– Да там же ведь одно серебро!
Афанасий хмыкнул:
– Ты так удивилась, как будто увидела в нем лишь одно золото… Ну ничего. Вот вернусь из похода, еще поболее будет. А сейчас возьми из них малость на первые расходы, а остальные схорони.
– А где же, Афонечка? – растерянно спросила она, прижав к груди мешочек с деньгами.
Тот осмотрелся.
– Да вон, в кроватке Мишутки. Пусть мой наследник и охраняет их, – улыбнулся он.
– Ты серьезно или шутишь?!
– Серьезнее некуда, Маша. В случае чего никому ведь и в голову не придет искать их именно там, – пояснил он.
Та умоляюще посмотрела на него:
– Мне страшно, Афонечка! У меня же ведь, как я уже говорила тебе, никогда не было собственных денег. Никаких. Ты-то хоть понимаешь это?! А тут же ведь целое состояние!
– Ну это ты уж слишком преувеличиваешь. Деньги, конечно, но не такие уж слишком и большие. Когда же вернусь из похода, то, как уже говорил тебе, их будет еще больше – сразу получу жалованье за целый год, – пояснил он.
Мария подошла к кроватке сына и осторожно, чтобы ненароком не разбудить его, подсунула мешочек под матрас у его изголовья. Затем обернулась к Афанасию, желая убедиться: правильно ли она сделала? И когда тот утвердительно кивнул головой, нежно прошептала:
– Охраняй, сыночек, наши денежки, как тебе наказал папка…
Тот крепко обнял ее и тут же почувствовал непреодолимое желание. «Да что же это я, в конце концов, железный, что ли?» – промелькнуло в его затуманенной голове, и, легко подхватив ее на руки, отнес на кровать.
– Дай я хоть постель-то разберу, милый, – чуть ли не простонала она, задыхаясь от предвкушения желанной близости.
– Уже некогда, – прошептал он с придыханием…
Афанасий устало сел на край кровати.
– Сдается мне, дорогая, что, когда вернусь из похода, у Мишутки будет уже и сестренка… – сказал он, усмехнувшись. – Уж больно жарко ты меня обнимала…
Мария, приподнявшись, обняла его:
– Так ведь это же в последний раз перед долгой разлукой, милый… А насчет дочки – все, конечно, может быть. Хотя бабка Фрося и присоветовала мне кое-какие снадобья… – застенчиво заметила она.
– Ну это уж ваши с Фросей бабьи дела… – Мария смущенно опустила глаза. – Ох, уж мне эта повитуха, – покачал тот головой и усмехнулся, вспомнив, как та чуть было не лишилась чувств, когда он после успешных родов Марии протянул ей в качестве благодарности за рождение сына серебряный целковый[39].
– Что это ты заулыбался, Афонечка? – обеспокоенно спросила она.
Тот, несколько удивленный ее вроде бы беспричинным беспокойством, пояснил:
– Да вспомнил о том, как разволновалась бабка Фрося, когда я дал ей целковый после твоих родов.
Мария облегченно рассмеялась:
– Еще бы! Да ведь для нее же это очень большие деньги, потому как так же, как и я, она – дворовая, деньги которой не положены. – И с горделивыми нотками в голосе добавила: – Она сама сказала мне, что, мол, у меня очень даже щедрый муж.
– Надо же, оказывается, какая неслыханная щедрость! – со вздохом покачал он головой. – Эх, нищета…
Встав с кровати, подошел к кроватке сына. Поправил сбившееся одеялко. Подошедшая Мария прижалась к нему своим гибким телом, счастливо глядя на его просветлевшее лицо, которого таким вроде бы еще и не видела.
– Все! Пора, Маша… Береги сына. Жду тебя с ним на пристани.
* * *
Пристань была полна народу. У четырех дощаников, причаленных к пристани в ряд, спиной к реке в две шеренги были построены казаки и стрельцы отряда. Перед ними, на некотором удалении, стоял воевода, который выделялся своим богатым одеянием: красный бархатный кафтан с опушкой по подолу и воротнику соболиным мехом, кушак и петлицы на груди расшиты золотой нитью; на соболиной шапке речным жемчугом крупно белел вышитый византийский двуглавый орел. Рядом с ним стоял Афанасий, а чуть сзади них – Мария с ребенком на руках.
