– Что вы так на меня смотрите? Я изменилась?
Тураев откашлялся и смущенно пробормотал:
– Немножко.
– Пойдемте.
Она схватила его руку горячей ладонью и повела в сад. Видно было, что она чего-то опасается. И точно – в доме кто-то был, горели окна, слышались какие-то звуки.
– Посидим в беседке. Так сиживали наши предки, да?
Она ввела его в темную каменную беседку, перевитую какими-то ползучими растениями. Они сели рядом на деревянную скамейку. Таня расправила платье на коленях.
– Простите, не переоделась. Принимаю вас в домашнем наряде. А на вас премиленькая рубашка. И вы еще больше стали походить… Помните, я вам говорила про моего друга? Правда, я его давно не видела.
Тураев нервно вздернул подбородок.
– Я запутался в ваших друзьях… В каждом номере журнала – разные…
– А вы не читайте! И не очень верьте!
Она стала искать сигарету, но раздумала и повернула к нему взволнованное лицо.
– Что вы хотели сказать?
Тураев поерзал на скамейке, всем телом ощущая, что Таня рядом, – это ее духи, ее голос, ее лицо, ее колени… Ему приходилось постоянно приводить себя в чувство, так как он все время «уплывал».
– Я? Ах да! Я… Вы видели Шармарскую Венеру?
– Ту гривастую?
– Я сделал другую. Подделал, то есть просто сделал свою. Как мне хотелось. Но у меня ее украли прямо из кабинета… Я знаю кто… А ваш друг… Я прочел…
Таня с интересом на него смотрела.
– Маркуша купил на аукционе. Ему сказали, что вещь старинная. Скульптор вылепил сначала гривастую, а потом эту. Повторный вариант. Но эта мне нравится гораздо больше.
Таня стала вглядываться в Тураева, словно что-то искала в его чертах, важное и забытое.
– Погодите, а как вас зовут?
– Иваном. Иваном Тураевым.
– Значит, и впрямь русский?
– Да что вы все об этом!
Тураев взъерепенился.
– Видно, ваш друг, тот, который уехал, был евреем. И вы думаете, что я что-то скрываю. Рад был бы вас порадовать, но – каков есть!
Таня поежилась.
– Простите меня! Со мной бывает – вдруг кажется, что все кругом врут. С вами не бывает? А имя у вас – чудесное! Кажется, Тургенева звали Иваном? Придумал каких-то идеальных барышень! Школьницей зачитывалась, слезы проливала…
Тураев снова весь встрепенулся.
– Я заступлюсь! По философии я все разорвал, а вот Тургенева не тронул. Они все живые, настоящие!
Таня снова остановила на нем странный, словно удивленный взгляд.
– Живые! Теперь бы они уже давно все поумирали. От скуки, от досады, от… друзей…
Она все же не выдержала и вытащила откуда-то из кармана сигарету.
– Вот, хотела не курить…
Дым от сигареты она словно специально пускала Тураеву в лицо, он закашлялся, но и это ее не смутило.
– Так, выходит, не вариант, а подделка?
Тураев, все еще кашляя, отозвался с горячностью:
– Она подлиннее подлинного!
Таня хихикнула, размахивая сигаретой.
– Вы уж выберите что-нибудь одно – либо подделка, либо подлинник. Сейчас вернусь. А вы подождите.
Она исчезла в темноте двора, и Тураев видел, как она заходит в освещенную дверь дома-теремка. Маленькая, хрупкая, как девочка. Из открытого настежь верхнего окна до него донеслись неразборчивые голоса: щебечущий и просительный – женский и твердый, небрежный – мужской.
Тураев ждал, как ждут в детстве, не пытаясь что-то предугадать и всей душой надеясь на благость судьбы, природы, космоса. И как в детстве, он погрузился в стихию бесконечного времени. Впитывал таинственные ароматы ночи – травы, отдающей солнечное тепло, жасмина, куст которого рос напротив беседки, легкий аромат Таниных духов. Он радовался, что это не «французские» духи музейных дам, от которых у него тут же начинался насморк.
