– Клара, с ним так нельзя говорить. Он очень чувствительный, – предупредила Грета.
– А почему я должна думать о его чувствительности? – возмутилась Клара, – я волнуюсь… Что тут, в конце концов, происходит?
– Да ничего! Ганс вчера на концерте пошутил…
Чистая правда! Вчера Ганс всё напутал. А сегодня Грета пообещала ему виолончель, и ничего более…
– Так вы не женитесь? – уточнила Клара.
– Как ты могла подумать? Конечно, нет.
– Тысяча троллей! – Клара, с обычной своей непосредственностью, опять бросилась целовать Грету.
Ганс понял – пора обидеться и уйти. Но Грета вовремя спохватилась.
– Ганс, Клара принесла шипучую манку. У неё пробка очень опасная. Нам без мужской помощи не обойтись!
Он колебался. Но Клара неожиданно встрепенулась, бросилась к нему, и тоже расцеловала.
– Прости, Ганс, что я наговорила всякой чепухи. Я действительно поверила. Ну, а ты – так называемый молоток!
Извинения Клары были приняты. Ганс взялся за бутыль. Грета зажгла свечи. Фрукты и манная каша заиграли и заискрились в отблесках их крошечного пламени. Вскоре опьяненные девушки и разомлевший Ганс уже вели задушевные беседы. При свечах всё казалось уютно и весело. Клара смеялась.
– А знаете, почему так весело не жениться? Все еще предстоит. Впереди – обоз времени. И можно, так сказать, мечтать. Всякое бывает на свете. Хорошо мечтать! Вот и мы с Карлсоном тоже подумали…
– Надо же, – всплеснула руками Грета, – о чем?
– Карлсон – ничего мужичок, – одобрил Ганс, – не то что тот тип с виолончелью…
– Так застенчиво, так вежливо, так старомодно! Пожениться, переехать к нему на ферму. В общем, прощай парикмахерская!
Надо сказать, что нет в мире причёсок заковыристее наших лавландских. Многотысячелетняя традиция придаёт объем мысли в моде, и завихряется на наших головах особым образом. А самыми завёрнутыми ходят сами девушки-парикмахерши. Они презирают всех, у кого волос не густой, всех, кто недостаточно этот волос лачит, кто пренебрегает папильотками, муссами и пенками, всех мочалок, всех, у кого пробор, у кого лесенка или лохмы. Лысых они и за людей не считают. Крайние максималистки – эти чесальщицы. Клара, конечно, была среди них, как Карл среди фермеров – исключением.
– Я согласилась, – призналась Клара.
– Я так рада за тебя! – расчувствовалась Грета.
– Ну ты попала, – посочувствовал Ганс.
– Он чист и ясен, как утро в деревне, – улыбнулась Клара.
– Попса, – заметил Ганс.
– Это было трогательно, – возразила Клара.
– А по моему, отстой! – зло отрезал Ганс.
– Ну зачем так говорить? – чуть не заплакала Грета, – пусть лучше всё будет хорошо!
– Он просто трудный подросток, – засмеялась Клара, – теперь я его раскусила.
Ганс понял, что обидеться жизненно необходимо. Иначе он сам к себе потеряет всякое уважение.
– Я – подросток? – он вскочил на ноги, уронил стул, грозно поглядел на Клару, – в моем собственном доме так со мной разговаривать не позволю!
– Но это не совсем твой дом, – возразила Грета.
– Ты нарочно хочешь меня унизить, но я не позволю меня унижать, – угрожающе заявил он.
– Нет обижайся. Это ведь правда. Ты здесь два дня, а с Кларой мы рядом на горшках сидели. Здесь, – Грета указала в угол гостиной, – поэтому будь, пожалуйста, повежливее с ней.
– А мне она не нравится, так что выбирай, или она, или я.
Клара и Гретой переглянулись.
– Раз так, – ответила Грета, – я вынуждена выбрать Клару.
– Прощай, – сказал Ганс, – ты уж постарайся меня забыть, потому что я не вернусь.
