Манная каша - страница 5

А между тем Ганс, сын мужественного капитана и изысканной аристократки, жил в маленькой комнате в Угольках, на рабочей окраине Шуры-Мурома. Его родители утверждали, что молодому человеку необходима самостоятельность. Но Ганс подозревал, что отец попросту ненавидит его сызмальства. Мать невезучий Ганс тоже всегда раздражал. Он ухитрялся с самого своего младенчества все делать и говорить именно так, как графине не нравилось. Соберет на лужайке букетик ромашек, подарит своей мамочке, а она недовольна. Зато ей нравилось все, что делал капитан Лев!

Ганс отправился в отцовский кабинет, на второй этаж, за пресловутым старым зонтом. Лестница вся была изукрашена охотничьими трофеями – головами огромных вепрей, диких козлов, оленей и зайцев со стеклянными глазами. Черепа мерзко скалились – они скалились на Ганса каждый раз, когда он навещал отца. С каждым шагом подниматься было все тяжелее. Перед дверями кабинета стоял уже не тот Ганс, что был внизу, а сгорбленный, трепещущий, как сухой стручок, и даже похожий на отца.

Капитан До-ручки сидел за столом и общался с Глобальной Сетью. Он не обратил на сына ни малейшего внимания. Ганс в нерешительности топтался за его спиной. В кабинете было еще больше ветвистых рогов и голых черепов по стенам, с каждым днём они делались всё мертвее и все страшнее скалились. Еще там была громоздкая, самая простая и необходимая мебель. Диван покрыт медвежьей шкурой, а на стене над ним коллекция старинного боевого и охотничьего оружия, проржавленного кровью. Надо сказать, в Лавландии редко встретишь такое убранство. Аристократы и вовсе никогда не обставляют свои кабинеты с феодальной мрачностью, стыдясь вспоминать былую кровожадность своего сословия.

Ганс знал, что мама сюда не заглядывает. Даже она не выносит вида клыкастой комнаты. А ведь она не испытывает по отношению к капитану тех сложных противоречивых чувств, что мучают Ганса!

– Что тебе нужно? – спросил отец, не оборачиваясь, громовым голосом, какой трудно было предположить в его тщедушном теле.

– Платить за комнату и на сигареты. Я ничего не ем, – ответил сын.

– Баран! – заметил капитан, – пойди, вымойся. В таком виде нельзя приходить к родителям.

В Угольках у Ганса не было ванной. А при папашином кабинете – отдельная ванная комната. Отделанная роскошно, как если бы принадлежала другому человеку – не тому, кто развесил клыкастые черепа. Мрамор, бронзовые краны, рукоятки, крючки. Огромные, мохнатые, махровые полотенца. У капитана чистоплотность стала манией. Иногда он мылся несколько раз в день. И мыла, шампуни, бальзамы, кремы для бритья держал самые разнообразные.

Дверь в ванную комнату была приоткрыта. Сквозь щель поблёскивали краны. Ганс зажмурился и закусил губу. Он хотел уже бежать, но, преодолев слабость, отправился мыться.

Ганс предвидел, что все будет именно так. Пусть он не мылся уже давно – с прошлой пятницы, но конституция тела, которую он унаследовал от матери, так благородна, что он может вовсе никогда не мыться – от него ни в коем случае не исходят неприятные запахи, кожа при любых обстоятельствах источает один только чудесный аромат цветов, остается нежной и золотистой. Об этом ему сообщила подружка Жоржа, корефана, простая, но добрая девушка. Ганс ненарочно сломал ей руку, когда в комнату неожиданно вошёл Жорж. Ему ведь надо было поскорее скинуть ее с дивана, чтобы Жорж не вообразил невесть что. (Друг все-таки!). Просто руки слишком тонкие. И на диван лезет без спросу. Несмотря на это недоразумение Ганс продолжал относиться к ней по-прежнему хорошо. Но больше всех он любил своих родителей!