Не избежал насмешливых аттестаций автора «Евгения Онегина» и сам влюбленный Владимир: «Ах, милый, как похорошели // У Ольги плечи, что за грудь! // Что за душа! Когда-нибудь…» [Там же, с. 123].
И рядом:
При сих словах он осушил
Стакан, соседки приношенье,
Потом разговорился вновь
Про Ольгу: такова любовь!
[Там же, с. 123].
С улыбкой опытного сердцееда отзывается А. Пушкин о ветреном характере объекта мужских вздохов:
И впрямь, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен… хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена
[Там же, с. 116].
Не преминул автор романа высказать и свои тогдашние воззрения на «прелести» семейной жизни, о которой так грезил Ленский:
Меж тем, как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена…
Мой бедный Ленской, сердцем он
Для оной жизни был рожден
[Там же, с. 125].
Стараясь сократить дистанцию между собой и читателем до минимальных величин, поэт готов дать своим преданным почитателям и ряд житейских советов (ну и что, если некоторые из них выглядят несерьезно).
Ну, хотя бы о возможном предмете пылких мечтаний:
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на ваш аршин?..
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасных не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
[Там же, с. 108].
Или о том, чем себя занять в холодные, ненастные дни:
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот W. Scott.
Не хочешь? – проверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, а завтра то ж,
И славно зиму проведешь
[Там же, с. 120].
Ну, а это дружеское предупреждение – хоть выбивай на мраморной доске в кабинете добронравного отца семейства:
А милый пол, как пух, легок.
К тому ж и мнения супруга
Для добродетельной жены
Всегда почтенны быть должны;
Так ваша верная подруга
Бывает вмиг увлечена:
Любовью шутит сатана
[Там же, с. 107].
А теперь – опять на два столетия вперед: от ямской кареты Евгения Онегина до современного авиалайнера, доставившего главного героя «Виллы Бель-Летра» в аэропорт «Мюнхен» имени Франца-Йозефа Штрауса.
А. Черчесов не склонен напрямую давать своим читателям дельные житейские советы, но некоторые из его окрашенных иронией размышлений, думается, вполне могли бы пригодиться. Особенно тем, кто занимается креативной деятельностью: «Если не считать затянувшегося творческого бесплодия (довольно бабского состояния, сравнимого, как ни странно, по ощущениям разве что с растянутой за пределы всех человеческих сроков беременностью), минувший год выдался удачным, и даже на редкость. Добросовестно памятуя о том, что везение бывает обманчиво, а для прозаика часто губительно, Суворов воспринимал свой внезапный успех иронично – как черную метку, вручаемую под аплодисменты за то, что ловчее других отыскал свой тупик» [Черчесов 2007, с. 55 – 56].
Не отрицает писатель и некоторых преимуществ коммерческого успеха литератора, однако расположен с улыбкой относиться к продолжительности этого периода «ротшильдовских» удач: «Московский агент Суворова был по-мальчишески возбужден переговорами с десятком солидных издательств от Франкфурта до Осло и смотрел в будущее с нехарактерным оптимизмом, разрешая себе лирический прищур в окно при слове «хэлло», донесенном по телефонному проводу… Глядя на своего посредника меж вдохновением и гонораром, на то, как он «ведет дела», упиваясь своим корявым английским («Ай джяст вонтед ту телл ю, зет май кляйент из вери саксесфул…”), Суворов думал о том, что ощущать себя просто товаром не лишено увлекательности. Ну-ка, кто там быстрее и больше?.. Будьте добры, еще пару гирек для равновесия сюда… Продаваться так споро, наглядно оказалось азартным занятием. Известное дело: блеск куртизанок какое-то время затмевает грядущую их нищету» [Там же, с. 56 – 57].
