Чуть дальше потянулись кварталы, которые с первого взгляда было не отличить от европейских: дома, склады, таверны с вывесками на родном языке, христианские церкви, иконописные мастерские. Здесь крестоносцы чувствовали себя в разы свободнее – так, словно и правда ненадолго оказались у родного дома, где всегда тепло, спокойно и безопасно. Отовсюду слышался знакомый язык, виднелись привычные глазу наряды. Впрочем, жизнь на Ближнем востоке накладывала на моду определённый отпечаток: например, женщины здесь носили больше массивных украшений, чем это предполагалось по канонам христианской скромности и добродетели, а мужчин можно было встретить в нетипичных для Европы головных уборах, ведь солнце здесь не разбирало, кто местный, а кто приехал издалека. Аристократическая бледность на телах по понятным причинам тоже не задерживалась надолго.
Наконец, путешественники вышли на большую площадь, посередине которой возвышалась массивная постройка в виде четырёх крыльев, направленных, как указатели компаса, во все стороны света. На крепости висели знамёна госпитальеров – восьмиконечный мальтийский крест, белый на чёрном фоне.
Участники похода укрылись в стенах этого монастыря. Внутри находиться было гораздо приятнее: камень, остывший за ночь, создавал прохладу и тень. Альберта с Тилем, как и других знатных рыцарей, проводили в западное крыло – там располагались комнаты, в которых им предстояло прожить ещё какое-то время. Для каждого имелись вместительные шкафы, жёсткие постели и большие круглые кадки для принятия ванн. К келье сеньора Капоччи бонусом прилагались ещё и чёрные птицы – длиннохвостые скворцы Тристрама, как их потом назовут – они свили гнездо в углублении каменной кладки, недалеко от окна. Кричали птицы редко, но зато громко. Как Тиль не закрывал уши, менять комнату Альберт отказался – рыцарь счёл это очередным испытанием Господа на терпение, которых в последнее время значительно прибавилось.
– Принеси воды, Тиль, – попросил Альберт, вытирая пот со лба.
– Это я мигом!
Воду пришлось таскать под неодобрительные взгляды монахов. Здесь пресные источники встречаются значительно реже, чем в Европе, поэтому и отношение к ним гораздо более бережное. Но препятствовать умыванию благородного рыцаря всё же никто не решился, тем более что он проделал такой долгий и трудный путь во имя богоугодного дела.
После непродолжительного отдыха всех пригласили в трапезную. Она располагалась в центре крестообразного здания, на самом нижнем уровне крепости. Помещение было на удивление красивым, изысканным даже для искушённого взгляда благородного европейца: грузный романский стиль переходил в утончённый готический; колонны, украшенные декоративными элементами, поднимались и образовывали обтекаемые полукруглые своды. Параллельно друг другу стояли несколько длинных, вырезанных из тёмного дерева столов, на которых находились сервированные тарелки с пищей: мясо с бобами, лепёшки, мёд и сушёные фрукты.
Альберт сел, рядом с ним, по правую и левую руку, устроились ещё двое рыцарей. Тиль встал позади, чтобы вовремя убирать тарелки и подливать напитки. Но никто не приступал к трапезе, все ждали, хотя и были голодны. Наконец, в центр зала вышел один из монахов – по меркам времени старик, лет сорока, с длинной бородой и ясными глазами цвета мельхиора – и началась общая молитва. Собравшиеся соединили ладони и шептали известные с детства слова. Тиль тоже повторил для вида этот простой жест, хотя в мыслях его было лишь одно – ужин. Поблагодарив Бога за хлеб насущный, рыцари, наконец, приступили к еде.
