Здесь метисы, давно оставившие суда, привёзшие их на острова, поднялись высоко во власти среди уроженцев острова. Узнав это, капитан «Парки» был очень удовлетворён; он, неосведомлённый бедняга, никогда прежде не присоединился бы ни к кому из представителей этого предательского народа. И, без сомнения, он предполагал, что их влияние на островитян будет служить его интересам. Во всяком случае, он сделал подарки чолос – тем, кто, в свою очередь, снабдил его дополнительными водолазами из числа уроженцев острова. Большой любезностью было также то, что они указали на лучшие места для поиска раковин. Одним словом, они были чрезвычайно дружественными, часто подходили к бригантине и дружелюбно обедали с капитаном в каюте, разделяя совместную трапезу.
Все эти благие дела продолжались до того момента, пока однажды утром полукровки не пригласили капитана пойти с ними в его китобойной шлюпке к мелководью на другой стороне острова, находящемуся на некотором расстоянии от той точки, где стояла бригантина. Они столь быстро устроили эту поездку, что ни один человек из Лахины, что были под командой Самоа, которому капитан очень доверялся, не был оставлен опекать «Парки»; остались только трое белых из команды для управления парусом при небольшом ветре.
И вот обречённый бриг стоял на якоре посреди глубокого гладкого круглого залива, открытый со всех сторон, окружённый самыми красивыми рощами. На одной стороне находился выход к морю; возможно, длина якорного троса была больше той, что нужно было для швартовки бригантины. Час или два после того, как китобойная шлюпка ушла и оказалась полностью вне поля зрения, уроженцы в мелководьях были замечены отплывающими от берега; некоторые в каноэ, а некоторые вплавь. В пирогах на виду были уложены хлеба и бананы, в последней посудине – кокосовые орехи; всё это по приближении судна они настоятельно потребовали обменять на ножи и топоры.
От их действий, подозревая некое предательство, Самоа предпочёл уклониться и приказал им уйти, объясняя, что никакой обмен не может иметь место до возвращения капитана. Но тут один из дикарей украдкой выбрался из воды и, проворно пробежав от ватерштага к бушприту, метнул копьё, так вогнав его в фок-мачту, что оно зазвенело. Сигнал крови! С ужасающими криками, вытащив оружие, до настоящего времени скрытое в каноэ или под плывущими кокосовыми орехами, дикари перепрыгнули через низкие борта бригантины, через фальшборт, и с дубинами и копьями с беспредельной свирепостью напали на ошеломлённую команду.
После слабого сопротивления лахинцы, отбивавшие атаку у снастей, были настигнуты и убиты.
При первой тревоге Аннэту, однако, сумела убежать к передней мачте, выше которой она не смогла подняться и куда дикари не рискнули сунуться. Хотя за своими орехами полинезийцы поднимаются на пальмы, как белки, однако же с первого взгляда они переоценили высоту мачты судна, как фермеры Кеннебека.
Оценив силы нападающих, Самоа помчался в каюту за оружием, а в ней обрушился на двух молодых дикарей. Но после отчаянного мгновенного боя, в котором его рука была искорёжена, он спрыгнул вниз, в каюту, немедленно обезопасив себя от внимания других нападавших, оказавшихся наверху. В каюте, во время шума бойни, он спокойно перевязал руку, затем, выложив на фрамугу три заряженных мушкета, принадлежавших капитану, неустрашимо ждал нападения.
