Радостное событие поступления в одну из лучших московских школ Руфина Семёновна решила отметить. Сложив на лавочке горку из благоухающих деликатесами пакетов, закупленными в гастрономе, Руфина Семеновна с Марекой расположились в Болотном сквере напротив «Ударника» и молча наблюдали за струями фонтана. Искристая россыпь радужных капель легко взлетала к небу и крупно, тяжело падала обратно в воду. В воздухе витал кондитерский запах с фабрики «Красный Октябрь». «Как уютно с ней… Ее молчание ничуть не раздражает, скорее наоборот. И в дороге, и в магазине ни слова не проронила, но ведь и незачем было. Безмолвно так помогала, как будто мысли читала», – думала Руфина Семеновна.
– Давай съедим по шоколадке. – Марека пошарила в пакете и достала две плитки.
С шоколадом стало еще лучше. Спешить было некуда, и так сделали больше задуманного. Можно просто сидеть, смотреть на воду, на людей, жевать шоколад, запивая его шипучей газировкой.
– Ты здесь любишь сидеть, потому что пахнет конфетами?
Руфина Семеновна не ожидала такого вопроса. «Почему Маша спросила именно так? Как она нашла эту самую глубокую, самую потаенную тему? А может, просто совпало, потому что здесь я всегда возвращаюсь в те годы…» Руфина Семеновна сделала большой глоток воды, вздохнула глубоко и поняла, что если именно сейчас не скажет всего, что крутится в голове и не дает покоя ни днем, ни ночью, заставляет во сне переживать всё с самого начала, во всех незначительных подробностях, – то не скажет уже, наверное, никогда.
Родители говорили, что я начала танцевать еще в люльке. Ты, наверное, не знаешь – у нас детская колыбель не такая, как у всех. К потолку подвешивали люльку, вырезанную из цельного дерева, с отверстием внизу, к которому крепился горшок. Говорят, я пела и раскачивала ее и так дрыгала ногами, что как-то через дырку вместе с горшком выпала на пол.
Мы жили тогда в Бахчисарае, на краю города. Дом стоял прямо у скалы, которая огромным козырьком нависала над нашим двором. В этом каменном дворике, наглухо закрытом от улицы высоким забором, я и провела все детство. Он был для меня театральной сценой, я пела, гулкое эхо отражалось от гор, в небо взлетали птицы, и я тоже пыталась взлететь вместе с ними, подпрыгивала все выше и выше, кружилась, кружилась…
Мой отец, дядя Шмуэль, как все его называли в городе, торговал табаком и самодельными папиросами, а на досуге, для домашних, шил кожаную обувь. Он-то и сшил мне первые балетные тапочки. Знаешь, я до сих пор их храню – малюсенькие балетки из тонкой белой овечьей кожи. Потом они с мамой решили перебраться в Москву. В Москве тогда уже много караимов осело, у папы были знакомые среди управляющих на «Дукате» да и среди торговцев табаком тоже. Короче, папа как-то приобрел небольшой киоск на Арбате. Он делал серебряные портсигары и костяные мундштуки, а мама торговала. Жили в маленькой комнате, которая примыкала к магазину. Никакого двора, где мне можно было бы танцевать, конечно, уже не было.
Мама отвела меня в балетную школу. Мне тогда было всего семь лет. Приняли сразу. Даже симпозиум небольшой собрали, говорили: «Ах, какой шаг, какой прыжок, какой подъем!»
А один профессор сказал: «Да вы посмотрите, как она похожа на Павлову! Такая крошка, а те же глаза, те же руки, а какая шея изумительная!» Он оказался прав. Я действительно была очень похожа на Анну Павлову. Она ведь тоже караимка. Но я об этом только спустя несколько лет узнала.
