Маргиналии. Выпуск первый - страница 14

-то он из „Ювентуса“!». Я ощутил, что информация искажает сущность – ведь нужно писать не о том, где он играет, а каков он сущностно. Так что операцию умозрения сущности мы способны делать еще до того, как знакомимся с философией. Восхождение от явления к идее является не произвольной операцией разума, обогащенного культурой, а имманентным, базовым свойством сознания – притом у всех ментально здоровых людей, а не только у особо одаренных.

Я написал об этом, чтобы проиллюстрировать тезис о том, что выделение идей через умозрение сущности является вполне заурядной операцией – потому появление теории идей в ее простейшем виде для философии было делом времени. Величие Платона – не в ней, а в отказе от нее. Посмотрим, как это было.

Сократ и ранний Платон критиковали сенсуализм и физикализм ионийского типа (Милетская школа, софисты, Демокрит) и противопоставляли ему италийский идеализм (линию Пифагора и элеатов). Однако теория идей имела один существенный недостаток, на который, по-видимому, указывали Платону его коллеги – и который он, как величайший мастер абстрактного мышления, не мог не понимать сам. Для начала поймем, что собой представляла сама теория идей – то есть сформулируем то, от чего потом отказался Платон.

Те идеи, которые так легко формируются в нашем мышлении, неизбежно обрастают несколькими важнейшими характеристиками: они должны быть объективны (а не зависеть от нашего мнения – иначе это не идеи, а просто игра ума), нематериальны (иначе непонятно, чем они отличаются от вещей), неизменны (ведь изменчивость размывает сущность, а идеи – это сущности вещей), вечны (поскольку возникновение и исчезновение противоречит их неизменности) и, главное, самотождественны и едины.

На последнем пункте нужно остановиться подробнее: если мы говорим об идее собаки, то она должна выражать только сущность собаки и ничью другую. Иначе, если это будет идея собаки (то есть то, что делает собаку собакой) и немного идея красоты (ведь бывают же красивые собаки?), то получится, что мы имеем дело не с одной, а с двумя идеями. Нет, собачность – это одно, а красота – другое, и смешивать их воедино нельзя: ведь тогда, говоря комплимент красивой женщине, мы должны были бы сказать «ты так красиво-собачна». Нет, вещам могут быть присущи разные идеи, но идеи сами по себе не могут смешиваться между собой – они должны быть равны (тождественны) себе, едины в себе. Та же идея красоты – это только идея – ни больше, ни меньше. Об этом как раз и рассуждает Сократ в ранних диалогах Платона. Если бы Платон удовольствовался этим достижением, то уже одного этого было бы достаточно для того, чтобы признать его замечательным философом – все же он первым зафиксировал то, что в смутном виде очевидно каждому ребенку.

Подлинное величие Платона в том, что он пошел дальше умозрения сущности и отказался от теории самотождественных идей. Потому что если принять, что красота – это только красота, а собачность – только собачность, то у нас возникнут проблемы логического и онтологического свойства. То, что у вот-этой собаки есть сущность – так или иначе понимают все. А вот то, как собачность превращается в вот-эту собаку и чем собачность вот-этой собаки отличается от собачности вот-той собаки, а также какова вообще механика различения сходных по идее вещей – это куда более трудная задача, чем констатация причастности вещей идеям.