– Не тревожьтесь, отец, Эштон знает, что вы его любите, пусть и не согласны с его выбором и стремлениями. Незачем говорить о любви, ибо когда она есть, её чувствуешь. Я знаю, что в вас хранится достаточно тепла по отношению к нам, вот только сидит оно глубоко внутри…
– Возможно, дитя моё, но этого явно недостаточно, ибо я чувствую пропасть между нами – она становится всё шире и глубже. Наша главная размолвка произошла много лет назад. И её осадок по сей день осел густой, вязкой жижей в каждом из нас.
Мало мне того, что сын ополчился против меня, а тут ещё и вы! Боюсь, я слишком стар, чтобы ослабить это бремя. Запомните, Мари, в мире ваших мнимых грёз полно коварства и соблазнов.
Грехопадение подстерегает на каждом шагу, и если не сейчас, то со временем вы поддадитесь ему. Ибо в мире искушений, так сложно остаться чистым ангелом, каковым вы являетесь! – отец заглянул ей в глаза и добавил:
– Замужество спасёт вас от одиночества, а стены нашего дома перестанут быть тюрьмой. Выйдя замуж за Эвана, вы будете много путешествовать, увидите Францию, а может быть и весь мир!
Отец любыми способами пытался склонить дочь к нежелательному браку.
Буквально вчера Эштон и глава семьи Дэвис, закрывшись в кабинете, эмоционально дискутировали на сей счёт. Правда, разговор закончился очередной ссорой отца с сыном. Джек Дэвис обладал упорством и был непреклонен в своем мнении насчет брака Эвана и Мари, в нем он видел единственное решение, способное удержать семейное дело на выгодных условиях, в противном случае он может потерять всё.
– И ещё! Нас желают видеть в поместье Робинсонов в четверг. И у меня будет к вам просьба: не возитесь долго при сборах, нас ожидают к двум. Не стоит заставлять себя ждать. К тому же миссис Робинсон обязуется лично приготовить обед! – добавил он и поспешно удалился, словно убежав от дальнейшего разговора и возражений дочери.
Мари не сразу заметила, подошедшую к ней Дону.
– С вами всё в порядке?
– Да, Дона, да, не стоит беспокоиться, – дрожащим голосом ответила Мари, хотя её глаза говорили об обратном.
Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть безысходность, заполнившую их до краёв. Мари поднялась со стула и посмотрела в окно, выходившее в осенний сад.
– Осень никогда не станет другой, она останется такой же золотой и яркой. Ей не обязательно быть всегда тёплой, солнечной и ясной. Я люблю в ней всё: грозы, дожди, ветер. А когда не любишь, возмущает всё. Дождь наводит тоску, а зной вызывает раздражение. И лишь счастливый человек принимает мир, как данность, ему всё равно, что происходит за окном. Его одинаково радует любое время года. Он наслаждается каждым мгнове-нием, осознавая, что вот она, жизнь, и она протекает не мимо, а сквозь него! Ибо чтобы устранить быстротечность жизни, нужно перестать спать наяву…
Чуть погодя Мари добавила:
– А что, если во сне лучше, чем в реальности, Дона? Неужто единственный исход – смирение?! Точно твоя душа отбывает наказание за грехи, которые ты не совершал! И самое страшное, что с годами становится совсем неважно, что ты чувствуешь и чувствуешь ли, вообще, что-либо?! – не отводя взгляда, равнодушно промолвила девушка.
Дона еле сдерживала слезы, слушая крик души столь юной и утонченной девочки, которая только ступила на порог взрослой жизни, но уже была ею сломлена…
* * *
– Я готова.
Мари спустилась вниз, где её ждали отец и брат. Свой парадный туалет она дополнила шляпкой и перчатками, волосы собрала на затылке в пучок.
