Марьина исповедь - страница 5

Когда мне исполнилось семнадцать, ко мне посватался мясник, старый друг отца. Беззубый, бородатый старикан с большим животом и огромными ручищами. Его жена умерла год назад, хотя все говорили, что он её убил. Я просила отца, чтоб он не выдавал меня за него, но он был неумолим. Выручил случай. Возле нашей деревни стал лагерем полк гусар. Один из них, подъехав к нашему дому, попросил воды из колодца, напоить коня. Увидел цепь на моей ноге, стал расспрашивать. А через два дня, когда полк снялся, приехал утром с топором, перерубил цепь и украл меня. Привёз в Вену, внезапно куда-то исчез на месяц. Я ему сильно не нужна была, в нём горела только жажда подвига. Потом он снова появился, и мы поехали в Баден-Баден. По приезду, через несколько дней, он проигрался…

– Дальше не надо, – прервал я Мэтти, – я всё знаю.

Она посмотрела на меня с удивлением и ненавистью.

– Ах, Ваше Высочество навели на меня справки? – в голосе зазвучали иронические нотки. – А как же слово высокородного господина, что Вы не будете интересоваться моим прошлым? После всего этого Вам, наверное, должно быть жаль меня, но, поверьте, князь, мне Вас жаль ещё больше. Простите, что поставила Вас перед выбором, но у Вас сейчас два пути: один против течения, другой против совести.

Она встала и удалилась в спальню, закрыв за собою двери. Я понимал, что выгляжу ничтожеством в её глазах, что не стою даже её мизинца. Во мне боролись два человека: я – князь и я – гражданин. Сейчас, пройдя гражданскую войну, эмиграцию, фашистскую оккупацию, лишения и унижения, иначе как трусостью свой поступок назвать не могу. Но тогда мне было двадцать четыре, я видел перед собой перспективы карьерного роста, приемы и балы, светскую жизнь высшего общества, в котором не было места дочери мельника.

Позже я, конечно, вымолил у Мэтти прощение, сославшись на доктора, который бестактно влез в наши отношения. Вопрос о женитьбе поверхностно возникал, я не отказывался от него в принципе, но и не определял конкретных сроков. Для себя же решил попросту откупиться от Мэтти, пообещав ей подарить дом к рождению ребёнка. Эта новость помогла вернуть в наши отношения спокойствие, но спокойствие это было уже построено на недоверии.

Узнав цены на недвижимость, я понял, в какое затруднительное положение поставило меня моё обещание. Я никогда не задумывался над содержимым моего бумажника. Если денег не хватало, обращался к маме, и она давала мне столько, сколько было нужно. Транжирой я не был, но и всегда жил в соответствии со своим титулом. Для путешествия денег хватало с лихвой, но для покупки дома требовалась сумма, в десять раз превышающая содержимое моих кошелька. Просить такую сумму у мамы, хоть это были и мои деньги, я не мог. Возникло бы множество вопросов, а истинную причину она бы никогда не одобрила. О Мэтти она ничего не знала, и я не спешил рассказывать о ней в своих письмах.

Можно было занять у ростовщиков, благо в Баден-Бадене их было немало, но они имели особенность трубить о долгах на каждом углу, напоминая о себе и не позволяя должникам залазить в новые долги, а мне такая слава была не нужна. И тут я вспомнил о друге детства моего отца, человеке очень уважаемом и почитаемом в нашем доме, отец часто вспоминал о нем. Мы с ним ни разу не виделись, полжизни он отдал служению России за границей, а последние десять лет занимал высокий пост посла Российской империи в Германии. Его звали граф Николай Дмитриевич Остен–Сакен.