Попив чай с тортом и поговорив о том о сём, бабушка обнимала внука, и мы уходили.
В это время уже было темно и почему-то всегда безлюдно. Фонари светили тускло, тени еле просматривались, отчего убегавшая вдаль улица казалась нарисованной. Картина оживала, когда ярко светили звёзды. Не уставал очаровываться Большой Медведицей и каждый раз проводил от неё линию к Полярной звезде. Задумывался, есть ли там кто, а если есть, то видит ли землю? А нас с бабушкой?
Подошли к дому. Тёмный двор, тёмная веранда. Всё было как всегда. Бабушка на ощупь доставала с полочки ключ, открывала навесной замок и вешала его на гвоздь рядом с дверью. Переступив порог, она включала свет, тянула гирьку на часах-ходиках, отрывала листок календаря и, глянув на икону, говорила: «Хороший был день».
Когда мой братик подрос, папа привозил нас к бабушке уже двоих. Уезжал на следующий день. Брата родители назвали Толиком, с ним я играл в шашки, в карты, в домино, пинал мяч во дворе. К нам присоединялись две соседские девочки – сёстры, Люся и Жанна. Мы играли в жмурки, в догонялки, да во что мы только не играли. Набегавшись, пускали мыльные пузыри, а вечером смотрели диафильмы. Экраном служила глухая стена соседнего дома. Сын бабы Оли, Гиви, забил в неё гвозди, и мы вешали на них простыню. Нередко он и сам смотрел с нами диафильмы. Вызывался читать надписи, но читал их так, что мы умирали со смеху. То рычал медведем, то пищал комариком, то квакал лягушкой.
Гиви как сын врага народа воевал в штрафбате и чудом остался жив. Женатым не был. Окончив технический вуз, он работал в научно-исследовательском институте и занимался разработкой лазеров. Однажды принёс две голографии. Смотришь на тонкую пластинку и диву даёшься, за пластинкой стоит ваза, но в реальности её нет. На второй голографии красовался футбольный мяч. Ничего удивительного, Гиви был завзятым болельщиком, не раз брал меня с собой на стадион и даже познакомил с самим Метревели. По ходу матча Гиви рассказывал об игроках, но больше говорил о Месхи. От его финтов он сходил с ума, как сходил с ума и от забиваемых тбилисским «Динамо» голов. Поведал Гиви и печальную историю. Предстояла игра с московским «Спартаком». Матч был принципиальным, билетов не достать, и болельщики, сметая милицию, ринулись на стадион. Произошла давка. Сколько человек погибло, неизвестно. Тела убрали быстро, кровь смыли пожарные машины. И теперь перед матчами у стадиона дежурила конная милиция.
Однако не одним футболом был жив Гиви. С не меньшим увлечением он рассказывал о передовых достижениях науки. Показывал журналы «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь». Стоило мне прочесть пару статей, и я уже не мог жить без этих журналов. Читал их и будто скакал по этажам мироздания.
В то же время, меня нисколько не удивлял погружённый в некое безвременье мир бабушки. Она готовила на керосинке, стирала в тазике, гладила чугунным утюгом и при этом чувствовала себя вполне комфортно.
Но что ей керосинки, что тазики, её мир покоился, как говорила сама бабушка, на трёх китах, и китами этими были три библейские фразы: «Что было, то и сейчас есть, а что будет, то уже было», «Бог даст день, Бог даст и пищу», «Бог судьбу начертал, и от судьбы не уйти».
Содержание, заложенное в этих фразах, являлось сутью бабушкиного бытия, бытия ежедневного, ежечасного. И, главное, с китами не поспоришь. В школе мы учили, что первобытное общество было коммунистическим, и будущее, как заверяли взрослые, тоже будет коммунистическим. Второе: пищу бабушка добывала шитьём, но кто давал ей работу? Что касается судьбы, то я не исключал существование некоего мирового разума, который заранее всё разложил по полочкам.
