– Это нечестно. Урод драный, – сказал Арсен и поднялся на ноги.
Рома дернулся было добить, но старшие успели его подхватить и удержать.
– Триста рублей, сука нерусская. До вторника, – крикнул Рома. – И ты, Маркушка, гондон мелкий, – добавил он мне, еще раз сплюнул и дал старшакам утащить себя от ринга.
Все начали расходиться. Меня позвала мама в окно, и я тоже побрел в сторону дома. Арсен подошел ко мне и сказал, что не хотел со мной драться. Я пожал плечами и двинул домой. Хотел или не хотел − что мне от этого теперь.
У мусорки кто-то выбросил разбитое зеркало, оно кусками валялось на земле. Я посмотрелся в него. Да, видок у меня был не очень. Главное, чтобы не вылез синяк. Хотя Арсен выглядел хуже: ему досталось и в глаз, и по уху. Он так же, как и я, оттер листьями кровь и пошагал вместе с Саньком домой.
***
Триста рублей не находились. Я попросил у мамы на подарок Саньку и Диману на день рождения, и мама дала мне пятьдесят рублей. Еще десять рублей у меня были свои. Шестьдесят. Осталось двести сорок. Еще сорок мне дали сами Струковы, которые выпросили их у родителей на мой день рождения. Вот и все деньги. Еще надо было двести рублей.
День рождения у меня скоро. Через три недели. Малыши у нас во дворе дни рождения празднуют так: мы покупаем кучу сладкого и газировки и полдня сидим и едим в беседке в детском саду за нашим двором. Летом в детсаду никого нет, все карапузы на каникулах, и поэтому там торчим мы. Ясное дело, что все входы в детсад закрыты, но мы перелезаем через забор, садимся в беседке, и все. Тишина и покой. Там очень тихо, да. И взрослые сюда не доберутся. Такое вот у нас, малышей, секретное место для посиделок и игр. Старшаки сюда лезут редко: им уже можно не прятаться и пить свое пиво прямо во дворе. Про пиво, кстати. Как-то раз мы тут пили и пиво. Это Диман Струков предложил. Он сказал, что уже где-то его пробовал и пора бы и нам, мелким, его догонять. Мы догнали. Сами купили в магазине пол-литровую бутылку пива и выпили ее. Вкус был противный, но каждый из малышей сказал, что ничего вкуснее в жизни не пробовал.
Я не только о деньгах думал на этой неделе, хотя о них я думал больше всего. Я продолжал гадать про Коляна Бажова. Расспрашивал малышей, но никто так и не знал, сильно его подстрелили или нет. А старшаки со мной не говорили. У них появился новый мотоцикл, и они ночь напролет занимались его испытаниями.
С Бажовым нас роднила одна штука. Ну, как роднила? Не роднила, конечно. Он был из «Мадрида», и дружить я с ним не собирался. Да и я ему был на фиг не нужен. Мы просто учились с Бажовым в одной школе. Все наши пацаны со двора и из «Мадрида» учились в тридцать четвертой школе, а я учился в двадцатой. Тридцать четвертая была в «Париже». Во дворе, который все называли «Париж». Тридцать четвертая была простой школой, уроки в ней все прогуливали, и никто не боялся родительских собраний. Еще бы, ведь двойки и тройки там были у всех. Костян и Рома тоже учились в тридцать четвертой, но появлялись там время от времени. Почему их оттуда до сих пор директор не выгнал, я не знаю. Наверное, боялся, что они его с моста за это сбросят. Да, был у нас как-то один такой случай.
А двадцатая школа была лицеем, школой для ботаников с математическим уклоном и со злыми старыми учителями. В «двадцатке» все было просто: того пацана, который по математике соображал плохо, через какое-то время оттуда выгоняли, и он переходил в тридцать четвертую. Многих из наших малышей родаки сначала отдавали в «двадцатку». Там они сидели по восемь уроков, мучились, получали кол в четверти и в году, и родители их забирали «куда подальше». В «двадцатке» учиться было сложно. Полно «домашки». Но я справлялся: математику я понимал, а «домашку» я списывал.
