Марта из Идар-Оберштайна - страница 21
– Wer weiterwill als sein Pferd, der sitze ab und gehe zu Fuß[23].
Мужчина взял женщину за плечи и начал трясти:
– Прости, не понял. Скажи проще! Скажи по-другому!
Марта покачала головой:
– Не могу. Устала. Домой хочу.
Иван с жаром зацепился за слово «дом»:
– Здесь твой дом, любимая! Здесь все твое. Стены, сундуки, иконы. Земли, акации, Днепр. Я, черт возьми, твой!
Марта, не то теряя сознание, не то плавно переходя в параллельные миры, прошептала:
– Родина не там, где ты знаешь каждое деревце, а там, где деревья знают тебя.
Иван крался за повитухой тропами и огородами. В селе существовало поверье: когда у женщины начинаются роды, об этом должно знать поменьше людей. Ни к чему все эти пересуды, сплетни, фальшивые сочувствия. Поэтому шел, стараясь не встретиться ни с кем даже тенью. Не замешкаться, ввязываясь в дурные разговоры. Рука в кармане любовно поглаживала подарок. В его семье существовала традиция поздравлять родившую золотыми серьгами. Эти он купил еще полгода назад, когда Марта стала чаще обычного держаться за поясницу, стеснительно брать добавку, а на ее груди он обнаружил крохотные шишечки. Именно тогда условился с повитухой.
Она считалась одной из лучших. Во-первых, замужняя, со своими взрослыми и живыми детьми. Светлоглазая, ведущая безупречный образ жизни и регулярно исповедующаяся. Не изменяла мужу, не ругалась с соседями, не делала абортов, не обмывала покойников и никоим образом не соприкасалась со смертью. Умела хранить тайны. Заговаривать грыжи, бессонницу, сглаз и неким магическим способом обеспечивала достаточное количество молока. Не роняла детей и мастерски собирала ауру рожениц. Свято верила: чем больше примет детей на земле, тем счастливее будет на небе, ведь если повивальная бабка – грешница, то и на том свете будет таскать мешок с отрезанными пупами. Короче говоря, собиралась дожить до ста лет и умереть стоя.
Снег летел за шиворот и не таял, формируя сугроб на его напряженном задеревеневшем затылке. Луна, болтающаяся жатвенным ножом, светила тускло, будто внутри ее закончились дрова. Ноги Ивана, перестав сгибаться в коленях, напоминали циркуль. От волнения у него отнялись руки и напрочь вылетели из головы все правильные слова.
Наконец-то показался нужный дом, из дымаря которого кудрявился дым. Он вошел, поклонился и взволнованно произнес кодовое:
– Наша Марфа занемогла, на печь полезла.
Женщина молча открыла сундук и вытащила из него чистую одежду. Иван облегченно вздохнул, понимая, что повитуха при полном здоровье и может приступить к своему нелегкому делу. Ведь роды нельзя принимать во время менструации, потому что у девочек, принятых «течной бабой», могут никогда не наступить женские дни.
– Как она?
– Не знаю, но боюсь, неважно. Не вижу в ней родовой злости и деревенской бабьей силы.
Повитуха вошла в дом, перекрестилась, прочитала молитву и только потом приблизилась к Марте. Посмотрела на коптящую сретенскую свечу и, сообразив, что дело обещает быть долгим, прочитала отрывок из Евангелия. Приказала Ивану найти молитвы святым Варваре и Екатерине и повторять их безостановочно. Ведь у кого еще просить о заступничестве? Марта с посеревшим лицом тяжело вздохнула:
– Молятся только Богу, но никак не умершим.
Бабка уточнила:
– Протестантка? – и, получив от хозяина утвердительный ответ, окропила роженицу святой водой и напоила отваром из цвета ржи, от которого ее тотчас вырвало. Заставила встать и пройтись, переступая через лавку, залезая и слезая с печи, нервируя этим в подпечье домового и кудахтающих кур. Позже открыла двери, сняла крышки с котелков, отодвинула заслонку. Расплела Марте волосы и вложила в рот прядь. Согнула в коленях ноги и посыпала сахаром родовые пути, чтобы ребенок, почувствовав сладенькое, побыстрее явился на свет. Переключилась на Ивана: