Да, так к чему я гну-то. В таком вот доме я отродясь не бывал. А на прошлой неделе пришел и вижу все это, и вас, и мамашу вашу, и братьев, и всякое разное… ну и мне понравилось. Слыхал я про такое, и в книжках тоже читал, а поглядел на ваш дом… ну прямо как в книжках. Ну и, стало быть, нравится мне это. Сам такого захотел. И сейчас хочу. Хочу дышать воздухом, какой в этом доме… чтоб полно книг, и картин, и красивых вещей, и люди разговаривают без крику, а сами чистые, и мысли у них чистые. Я-то весь век чем дышал – только и есть что жратва, да плата за квартиру, да потасовки, да попойки, только про это и разговор. Вон вы в тот раз пошли встречать мамашу, поцеловали ее, а я подумал: такой красоты сроду не видал. Я сколько много в жизни видал, а из других, кто кругом меня, почитай, никто этого не видит, так уж получается. Я люблю видеть, мне охота видеть побольше, и по-другому охота видеть.
Все до дела не дойду. А дело вот оно: хочу я пробиться к такой жизни, какая у вас в доме. Жизнь – это куда больше, чем нализаться, да вкалывать с утра до ночи, да мотаться по свету. Так вот, как мне пробиться? Как приняться, с чего начать? Сил-то я не пожалею, я, знаете, в работе кого хошь загоню и обгоню. Только вот начать, а уж там буду работать день и ночь. Может, вам смешно, мол, нашел про что спрашивать. Уж кого-кого, а вас бы спрашивать не годится, понимаю, да только больше спросить некого… вот разве Артура. Может, его и надо было спросить. Если б я…
Голос ему изменил. Хорошо продуманный план споткнулся об ужаснувшее Мартина предположение, что спрашивать следовало Артура и что он оказался дурак дураком. А Руфь заговорила не сразу. Слишком поглощена она была усилиями понять, как же эта спотыкающаяся, корявая речь и примитивность мысли сочетаются с тем, что она читала в его лице. Никогда еще не заглядывала она в глаза, излучающие такую силу. Перед ней был человек, для которого нет невозможного, – вот что прочла она в его взгляде, и, однако, он не умеет толково высказать свои мысли. Одно с другим как-то не вязалось. Сама же она рассуждала слишком сложно, а соображала стремительно и не способна была по справедливости оценить простоту. Однако уже в том, как он пытался высказаться, она уловила внутреннюю силу. Ей почудилось: его разум – исполин, что корчится, пытаясь вырваться из оков. Когда она наконец заговорила, в ее лице светилось бесконечное сочувствие.
– Вы сами сознаете, чего вам не хватает: образования. Вам следует начать с самого начала – вернуться в среднюю школу, окончить ее, а потом поступить в университет.
– Но на это нужны деньги, – перебил Мартин.
– Ах да! – воскликнула она. – Об этом я не по думала. Но у вас, наверное, есть родные… кто-нибудь, кто мог бы вам помочь?
Путь, намеченный Руфью, прошел не столько герой, сколько автор романа. По окончании (видимо, в 1890 г.) оклендской «грамматической» школы Коула для Лондона наступил почти пятилетний перерыв в формальном образовании. В январе 1895 г. он поступил в Оклендскую среднюю школу, из которой ушел год спустя; весной 1896 г. он некоторое время учился на подготовительных курсах в Университетской академии Андерсона в Аламиде, а потом занимался самообразованием; в сентябре стал студентом Калифорнийского университета в Беркли, где продержался лишь один семестр, после чего ушел (в феврале 1897 г.) с намерением посвятить себя литературе.
