– Не надо, сынок, закрой, – женщина болезненно зажмурила глаза.
Не обращая никакого внимания на слабый протест, Федор сел напротив.
– Я сегодня был у Павлика.
– У какого Павлика?
– У твоего бывшего мужа.
– Ты был у отца? – Нина Сергеевна вздрогнула и с упреком посмотрела на сына.
– Он мне не отец! Он Павлик!
– Ты и ее видел? – прошептала мать.
– Ага.
– Ну и как? – с болью в голосе спросила мать.
– Уличная девка, возомнившая себя королевой.
– Федор, откуда такие слова? – она строго посмотрела на сына, и Федор впервые за долгое время заметил брызги искр, вспыхнувшие в оживших глазах.
– Мам, не будь ханжой, я еще и не такие слова знаю. Хочешь, скажу?
– Дурачок, – Нина Сергеевна улыбнулась и шутливо ударила его по лбу.
– Мам, знаешь, а это очень хорошо, что он от нас ушел, – совершенно серьезно заявил мальчик. – Он не тот, за кого себя выдавал.
В глазах матери появилась некоторая озадаченность, она не знала, что ответить повзрослевшему сыну.
– И еще, пообещай мне, – он взял ее за руку.
– Что?
– Просто пообещай, что сделаешь то, о чем я тебя попрошу.
– Обещаю.
– Когда он приползет к тебе на коленях, поклянись, что ты не примешь его назад.
Нина Сергеевна грустно улыбнулась и погладила сына по голове.
– Ты самая лучшая! – Федор крепко обнял мать, и у него непроизвольно промелькнула мысль: «Ну что ж, если он стал плохим отцом, то я возьму реванш, став плохим сыном!»
Плимут того времени был основной базой британских пиратов. Отсюда один за другим выходили на просторы Атлантики «морские псы», от которых не было покоя испанским городам. Плимут жил морским разбоем, в гавани теснились большие и малые корабли. Склады ломились от ценнейших товаров: гвоздика, шелк, испанские вина. В темных лавках близ гавани по сходной цене можно было купить золотые кольца, снятые с убитых испанцев, и бархатные платья с плохо замытыми следами крови.
Застывшее от отчаянья, бессилья и скорби сердечко юного Филиппа как должное восприняло изгнание из жилища Стефана, которое на тот момент было его единственным приютом. Он чувствовал себя изгоем, которому нет места среди людей. Его жизнь хмурилась, вступая в спор с богом и судьбой. Он не понимал, почему не достоин сострадания и любви. За какие грехи жизнь вооружилась против него? Не задумываясь, Филипп взвалил на свои хрупкие, неокрепшие детские плечи чужие долги, и от этой тяжести он согнул спину, позволив обиде и злу захлестнуть себя. Щемящая боль от безысходности и одиночества гнала его по незнакомым улицам города к морю. Филипп шел интуитивно, ориентируясь лишь на свежий морской бриз и запах рыбы.
Мальчик угрюмо брел по унылой серой местности, застроенной преимущественно деревянными домами, нисколько не претендующими на архитектурные красоты. Преодолев длинную, сонную улицу с городской тюрьмой и холмом, оснащенным виселицами, он, наконец, вышел к гавани и неспешно зашагал вдоль моря. Порт был наполнен запахами водорослей, разогретой смолы и подтухшей рыбы. Здесь грузились, разгружались большие суда, небольшие суденышки и малые барки. Уставшие женщины торговали с лодок дарами моря.
– Окунь! Морской окунь!
– Креветки! Свежие креветки!
Филипп прошел мимо хмурых грузчиков, таскавших мешки, затем миновал артель ремонтников, стучавших молотками и ловко управлявшихся с пилами. В этом бурлящем портовом водовороте каждый занимался своими делами, и никто не обращал внимания на ребенка, бесцельно идущего вдоль берега к заброшенной пристани. Филипп уходил все дальше и дальше от шума и неразберихи. Набегавшие волны давно намочили ноги, но он как будто и не замечал этого. Море пугало и одновременно манило, зовя в неведомые дали. Он с мольбой смотрел на голубые волны, словно ждал откупа от погубившей его стихии.
