По широкой мраморной лестнице все того же Департамента полиции неспешно поднимался моложавый господин. Плотной фигуре было тесно в осеннем пальто. Крепкая, как у борца, шея вылезала из воротника. Лицо его, не слишком широкое и не слишком узкое, было непримечательным. Довольно обыкновенное лицо. Но, случайно заглянув в него, барышни забывали о скромной мужской красоте этого господина, сраженные и околдованные. Навсегда запоминали они роскошные усы вороненого отлива (не путать с вороным), непокорный соломенный вихор и особенно глаза. В глазах этих барышни замечали нечто коварное, циничное и при этом трогательное, что нежным уколом ранило их сердечко. С перепугу они решали, что это милая беззащитность, которая так притягательна в мужчине. В чем жестоко ошибались. Путая смазливость с умом. Барышням простительно. Но если подобную ошибку совершал человек недобрых намерений, ему приходилось сильно пожалеть. Обычно на каторге или за решеткой. Как суд и присяжные решали.
Господин служил в сыскной полиции немногим больше трех лет. За такой срок иной ловкий чиновник обзаводится нужными знакомствами и покровительством, чтобы делать карьеру. Он же меньше всего думал о чинах и наградах. При этом заработал определенную славу. Нельзя сказать, что его встречали с цветами и фанфарами в полицейских участках. Нельзя сказать, что чиновники сыска, товарищи его, приносили по утрам чай с медом в знак уважения. Нельзя сказать, что начальство было к нему благосклонно. Совсем наоборот. Многие считали его невозможным, дерзким, наглым и даже циничным. Кое-кто поговаривал о неблагонадежности. Но змеиный шепот коллег улетал дымом. Господин с усами вороненого отлива продолжал служить. Причем так успешно, что заслужил уважение в воровском мире столицы. Вор скорее отдаст должное толковому сыщику, чем бездарный чиновник. И ничего с этим не поделать.
К злословию и скрытой зависти он относился так же равнодушно, как к пробегавшим мимо чиновникам.
Господин вошел в приемную директора Департамента, назвал себя и сказал, что ему назначено. Случайно или нет, как раз в тот час, когда доктор Погорельский уже проник в лабораторию Лебедева. Секретарь живенько юркнул из-за стола, показывая расположение (не свое, а директора), принял пальто и проводил в кабинет.
Хозяин кабинета в свой черед обрадовался вошедшему.
– А, Ванзаров! – благодушно воскликнул он. – Мы уж вас заждались… Проходите, проходите прямо сюда…
Зволянский указал на приставной стол для совещаний. На другой стороне стола сидел господин в строгом черном костюме. Встать не счел нужным.
– Знакомы? – спросил Зволянский.
Ванзаров знал этого человека, показавшего превосходство перед младшим чиновником. Некоторые дела, по которым он занимался розыском, попадали в суд через следователя по особо важным делам.
– Не имею чести, – ответил он.
Ему представили Бурцова. Что было необязательно. Его слава, а точнее беспощадность, доходящая до жестокости, гремела на всю столицу. И разносилась по уголкам империи. Особенно по сибирским и уральским каторгам. Господин был слишком серьезным, чтобы позволять с ним вольности. Ванзаров не позволил: сел на указанный стул, ожидая дальнейшего.
Директор не знал, как подступиться, путаясь в пространных предисловиях. Как послушный чиновник, Ванзаров молчал и ждал. Для чего вызвали его на личную встречу, тем самым обойдя, глубоко обидев и взволновав господина Шереметьевского, начальника сыска, было неясно.
