Первой пришла в себя Марина, заметив очередной опасный маневр на дороге. "Полегче на виражах!"– встревожилась она, – "уж слишком мы увлеклись гонками!" "Да, милая, понимаю! Сейчас я обгоню вот этого зануду, что впереди тащится!"
"Того бегемота, что на фуре?" "Да…"
Все случилось в одно мгновенье…Восприятие Григория странно замедлилось, позволив наблюдать за вращением и траекторией полета булыжника, вырвавшегося из-под колеса впереди движущегося «большегруза». В его распоряжении, как мгновенно рассчитало сознание, оставалось не более нескольких долей секунды, чтобы увести автомобиль влево…увы, для этого потребовалось чуть больше времени для изменения линии движения, чем камню, летящему с большим ускорением навстречу. Чуть ослабив ударную силу о лобовое стекло автомобиля, булыжник угодил прямо в лицо Марине.
"Девушка выживет, – сообщил Григорию хирург из нейрохирургического отделения после сложнейшей операции, – но лицевой скелет и мягкие ткани лица очень сильно повреждены, – потребуется не одна пластическая операция для реконструкции костей и пересадка тканей, чтобы хоть немного вернуть ей человеческий облик."
Григорий очнулся от воспоминаний, терзавших его многие годы. За все прошедшее время он сильно изменился внутренне: душа постоянно приспосабливалась к тяжелой обременительной жизни, находилась в поиске пути, ограждающем от переживаний, ухода от них, – в итоге, личность приобрела искореженную, уродливую и несколько циничную форму. Его перестали тяготить любовные связи на стороне, лживость и постоянные обещания жене, что когда-нибудь наступит светлый день, праздник будет и на их улице, и все станет, как и раньше, а то и лучше.
Облик мужчины точно отражал неблагоприятные перемены в сознании: прежде теплые серые глаза с длинными темными ресницами, сделались серо-стальными, с холодным блеском; впалые щеки только подчеркивали жесткий рельеф лица. Многие женщины находили его божественно красивым, загадочным и мужественным, в упор не замечая обреченного и жестокого одновременно, выражения глаз. Один Григорий знал, что на самом деле грязь и апатия овладели его духом, срослись с внутренним "Я". А то, что внешне он ярок и хорош, его совсем не заботило, он не прикладывал никаких усилий, чтобы поддерживать обаяние, потому как считал, что все это фальшивое, напускное и не заслуживает никакого внимания. По отношению к Марине бессознательное также выстроило своеобразную защиту, – он не мог больше жить ее переживаниями. Сработал тяжелый механизм, медленно, но верно прокручивающий шестеренки и приближающий спасительную дверь в душу к полному смыканию. Осталась лишь небольшая щелочка, сквозь которую можно было обозревать и воспринимать чувства людей, но и те тщательно фильтровались, отбраковывались неприемлемые, а просачивалась в итоге лишь небольшая толика благоприятных и подходящих.
Тем не менее, силы еще подпитывались призрачной надеждой, придавленной любовью только к Марине. Остальные, сколь бы великолепны и совершенны ни были, отвергались или допускались без душевной близости.
Все мысли, образы и голоса из прошлого за одно мгновенье пронеслись в сознании Григория и погасли…ненадолго. За то время, пока Григорий пребывал в отрешенном состоянии, Василий не спускал с него пронзительного взора, словно пытаясь проникнуть в глубь его мыслей, считать их, определить, чем завершится внутренняя работа. Наконец, Григорий вспомнил о собеседнике, внезапно бросил на него взгляд, словно поймав его на своеобразном "подглядывании", но на удивление ординатора, глаза выражали подобие благодарности. Василий стал свидетелем мысленной исповеди, излияния его чувств и точно так же, – мысленно, поддержал Григория, не вмешиваясь и не встревая в сам процесс. Григорий по-дружески потрепал парня за плечо и с искренней улыбкой прервал многозначительное молчание.
