Но Макаров уже сразу поверил в листовку; для молодости оптимизм всегда ближе, чем мрачные предчувствия, тем более душа его жаждала счастья, рвалась к нему, и поэтому, когда он встретился с Полковником, видимо выражение этого страстно предполагаемого счастья было уже написано на его лице; Александр Сергеевич понял это по-своему.
– Я вижу, что ваша тетя приняла вас с радостью!
– Тетя? – он не сразу понял, о ком идет речь. – Нет, к великому-превеликому нашему огорчению, там произошло несчастье. Они с дядей умерли прошлой весной, а дом разграблен и разрушен, жить в нем невозможно. Зато вот, кажется, теперь можно и не уезжать, тем, кто сложит оружие, обещана амнистия, и ты можешь либо беспрепятственно уехать, либо честно трудиться, – Макаров положил перед Зайцевым листок. – Говорят, об этом было два дня тому назад по радио, это правда?
Полковник даже не взглянул на листок; он уже заканчивал свой обед, оставался только чай, который принесет ему сейчас этот живописный старик; он жестом пригласил поручика присесть.
– Владимир, у меня есть целый час для нашего разговора, думаю, что уже последнего. Насчет того, что было радио – правда, остальное, ложь, я в этом уверен. Пойми, Фрунзе хочет избежать ненужного пролития русской крови с обеих сторон. Это благородный поступок, и командующий красных, нужно отдать ему должное, сейчас действует искренне, следуя велению своего сердца. Но он, Володя, военный, и, следовательно, не он будет решать нашу судьбу после того, как мы сложим оружие, а кто-нибудь из политиков, тот же Троцкий, который уже провозгласил политику красного террора. Поэтому не верь этим пустым обещаниям, пойми, за ними наверняка стоит смерть. Я думаю, что уходить вам нужно всей семьей; для Лены с дочкой, придумаем что-нибудь с каютой, попытаюсь устроить вас на «Генерала Корнилова». Это пока в моих силах, и там им будет более-менее сносно.
– Александр Сергеевич, Катенька заболела, она простыла в поездке. Доктор говорит, что переход по морю убьет девочку, у нее начинается воспаление. Сколько мы пробудем в пути?
– Этого никто не знает, как и то, куда мы идем. Врангель обратился к странам, участникам Антанты, но пока никто из них не изъявил готовности нас принять. Но, боюсь, доктор прав, море для нее может быть смертельно опасно, корабль – это железная коробка, и неизвестно какая будет погода, мы ведь уходим в предзимье.
Повисла пауза протяженностью в несколько тяжелых минут, первым нарушил молчание поручик.
– Если я уйду, они не переживут эту зиму, я уже сейчас едва нашел дрова, а что будет в январе? Что они будут есть? Если я останусь, то погибну и потащу их за собой. Где же выход? Я совершенно не вижу его, что же мне остается? – Поручик не знал, как будет на французском « застрелиться» и сказал «tur me» – Застрелить себя? Но и это не выход…
И тут они услышали фразу на отменном французском.
– Я могу помочь вам, месье, так же как и вы, я уверен, поможете мне.
Рядом с их столиком стоял тот самый одетый под пирата старик, которым так восхищался совсем недавно майор Бибиков. Он принес чай для Полковника.
– Вам что, нужно место на корабле? – в упор спросил его Зайцев.
Старик отрицательно покачал головой. Да о чем он спрашивает, подумал Макаров, человек может помочь, он ведь так и сказал, я могу помочь!
– Да вы присядьте, – предложил поручик, – вы кто? Вы одеты как-то необычно, вы француз?
