«И юмор тоже сотрется», – Командор Стив вздохнул, игнорируя журналистские штампы о его жизнерадостности, – «может, даже будет особенно раздражать».
Не понятно только, почему Лора вдруг оказалась хранительницей. Она же помощник командира, если точнее, его заместитель. Ну да, она полиглот. Наверное, хранительница языкового многообразия? А в одной из экспедиций попала под какое-то облучение, после чего стала телепатом. Может как-то связано с этим? Лора отвечала неопределенной высокомерной улыбкой, мол, и тупому должно быть ясно, она не собирается ни-че-го объяснять. Джека как-то нехорошо кольнуло, когда он заметил, что и Стиву на тот же самый вопрос отвечено было тою же самой улыбкой. Впрочем, все это тут же забылось тогда…
У него есть свое место – крошечное кафе с тремя столиками на тротуаре, уже убраны тенты. У него есть свое время – зрелая осень. Когда небеса так тихи и прозрачны в предчувствии выстывания, протяжного крика птицы, гулкой пустоты. Когда клены, эти деревья осени, будто они и есть самый источник света.
А ведь он и вправду в последний раз здесь! То есть никогда не будет больше этого ветра – тихого ветра в кронах, в его волосах? Дыхания этих теней не будет?
Тени листьев клена на дымчатом стекле стола краешком захватывают его пальцы.
Приглушенного гула города, гула жизни не будет? И этот легкий, пока что еще приятный холодок никогда уже не будет пробирать.
Как просто. Но разве в это поверишь?! Ему предстоит быть, длить себя вне этого всего, отменяя это каждым своим шагом там.
Седовласый, с одышкой официант снял с подноса, поставил блюдо перед ним – огромный бифштекс (над картошкой пар), бокал красного, вазочку с белым хлебом.
Некрасивая женщина, усталая после дня, пьет свой кофе за соседним столиком. Крупная капля заката в ее волосах.
Это его внезапное пронзительное сознание подлинности своей впустую прожитой жизни. Целокупность бытия. Вот так вот, впервые? Пусть он не заслужил. И ему не по силам изначально, заведомо.
Тихий ток вод? Здесь нет никакой реки. И никогда не было. Но он слышит ее сейчас. Как взаправдашен запах воды и глины… Река – она сейчас от падения листьев клена, потому как должны они быть уносимы водами. И воды, подобно небесам, должны остывать и вязнуть…
Это мгновение свободы. От чего? Для чего? Не ра-зо-брать. Не важно.
И полнота вины… она тоже дается впервые. Не ухватить. Не выдержать.
Ему было уже пора. Вечер Лёня Гурвич должен был провести с семьей.
Глава 4. Вместо развода похороны
Вика, конечно же, не хотела испортить ему жизнь. Просто так получилось. Она из тех, кто твердо знает как должно было быть. Лёня Гурвич не очень то вписывался в эти ее представления о должном (родители ее предупреждали). Но она была тогда совсем еще юной и влюбилась в него как в «будущего гения». Здесь ее и ждало первое разочарование. Разочарования последующие были куда как более прозаического свойства.
Он, в общем-то, сознавал, что дело не в эмиграции даже. У него не получилось бы ни там, ни там. Но в эмиграции не получилось со всеми муками, мытарствами эмигрантского житья-бытья.
Сам факт, что кто-то может не хотеть того, чего хочет она, всякий раз приводил Вику в глубочайшее изумление. Здесь угадывалась, кажется, угроза самому мироустройству. Вика страдала. Это даже не было с ее стороны манипулированием. Она устроена так. И страдания были настоящими. Объясняться с нею? Достучаться до нее? Значит, только лишь эти страдания усугублять. А Лёня любил ее и потому, при всем понимании сей нехитрой механики, уступал. Не хватало выносливости у него. Вот так он и оказался в Штатах.
