А, ч-черт! Матвей беззлобно выругался. Ни его куртка, ни тем более ботинки к этому костюму не подходили от слова «совсем». У всякого «сойдет» есть свои границы. Пришлось лезть на антресоли за старым верблюжьим пальто и чайного цвета ботинками. Рубашку он позаимствовал у отца.
– Матюшенька, – причитала мама, кутаясь в любимый оренбургский платок, – куда ты в этом…
– На встречу, мамуль, на встречу…
– Да на какую встречу? – Она всплеснула руками. – Вот в этом? Неужели ничего лучше…
– Ничего, мамуль, – отмахнулся он. – Вполне нормально.
Мать, давно убедившаяся, что упрямством сын пошел в отца, только вздохнула.
– Чаю-то хоть выпьешь? У меня кекс есть, такой свежий, такой воздушный, чуть не взлетает…
– Некогда, мам! Ты его миской накрой, кекс то есть, чтоб не улетел, я после. А то опаздываю уже.
– А шарф? И куда ты без шапки? Не пущу с босой головой! Вот что хочешь делай! – Она встала поперек двери, демонстрируя полную готовность «не пустить».
М-да. Это могло стать проблемой. Нет, не материно упрямство. Но про шапку и шарф он действительно не подумал – у куртки был плотный капюшон и плотный, под горло, вязаный ворот. А воротник верблюжьего пальто, хоть как хочешь его поднимай, на макушку не натянешь. Бегать с «босой» головой под снегопадом – это, пожалуй, чересчур, мать права.
– Папин малахай надень, – она уже совала ему в руки здоровенный – настоящий алтайский, отороченный лисой или кем-то вроде, – треух. – И шарф, шарф обязательно.
– А отец как же?
– Да куда мы в такую погоду? Если за хлебом-молоком, так ближний магазин прямо в подъезде, а до гаража он так бегает, в штормовке, – она опять вздохнула. – Все лошадку свою чистит да холит.
«Лошадка» – старенький «москвичок» – до сих пор бегала на удивление шустро, чем отец страшно гордился и в гараже торчал подолгу: тут подкрутит, там почистит, – утверждая, что это помогает поддерживать тонус лучше всякой физкультуры. Он и впрямь выглядел и держался куда бодрее, чем многие его озабоченные многочисленными возрастными болячками сверстники-пенсионеры.
Матвей улыбнулся:
– Что бы я без вас делал! Люблю, целую, отцу привет от меня, – он чмокнул мать в серебристо-седую макушку и выскочил из квартиры.
Стеклянный параллелепипед автобусной остановки был едва виден, так густо облепили его пытающиеся спрятаться от метели граждане. Казалось, гнутая крыша висит над скоплением шапок и капюшонов сама по себе, без всяких стен.
Громов пробился к проезжей части, глянул вперед: похоже, пробка тянулась до самого метро. Даже если автобус придет прямо сию минуту и если еще удастся в него втиснуться, то три остановки он будет ползти полчаса. И то если повезет. Сплошные если, короче говоря.
Матвей поглубже надвинул малахай и зашагал в сторону метро. Шагов через тридцать облепленное снегом пальто из рыжевато-кофейного стало белесым. Снег ухитрялся забиваться даже под шарф – мама когда-то связала его сама, длинный, мягкий, очень теплый – и от прикосновения влажной шерсти шея начала невыносимо чесаться.
Снеговик. Ну чисто снеговик.
Возле леденцово сияющих стеклянных дверей метро Громов попытался почиститься, но вышло не очень: облепившая пальто снежная каша подмерзла, превратилась в ледяные катышки и стряхиваться решительно не желала. Ладно, подумал он, само растает. Ледяные катышки действительно пропали уже через несколько минут, но намокшая верблюжья шерсть почему-то вдруг начала явственно припахивать псиной.
