Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - страница 22

Конечно, будь я тогда в свободном полете, все показалось бы проще и радостнее, потому что взяли они с места в карьер очень лихо и танцевали с таким бешеным удовольствием, что то, ЧТО от них исходило, было гораздо важнее того, КАК они это делали. Но и это вряд ли могло смягчить критика слева.

Совершенно неожиданно немедленной расправы не последовало. Странно. Но расслабляться рано, делаю вид,

что полностью поглощена зрелищем, хотя внутри давно уже пружиню на всех четырех лапах, как кошка, готовая к прыжку. Сейчас начнется… Сейчас начнется…

Вот, начинается…

Ничего не понимаю – пауза перевалила за все разумные пределы.

Наконец, мама подает признаки жизни:

– Но… они все делают правильно…

– В каком смысле?

– Ну… это все можно упростить… а они все вытанцовывают… зачем?!., это можно упростить… и это…

– А мы не ищем легких путей в искусстве!

– Но это… зачем они все вытанцовывают?., и это… можно же…

И так в трансе по кругу, сама с собой, в непересказываемой форме. Моего участия в процессе не требуется. Наконец, среди риторического блуждания прорисовывается конкретный вопрос:

– А эта девочка откуда?

– Биохимия.

– А эта?

– Психология.

– А эта?

– Political Science.

– Что это?

– Государством управлять будет.

Матушка вдумчиво состредотачивается на сцене: мысленно ставит Слиску на пуанты. Не мешаю. Но, посидев немного и оживившись от того, что разгром, похоже, отменяется, угодливо наклоняюсь к ее уху:

– А эта, – показываю глазами, – профессионалка.

– Вижу! – жестко отшивает маман.

Всё. Совсем не мешаю.

И с этой минуты, убедившись, что русскому балету здесь ничего не угрожает, она совершенно успокоилась и немедленно занялась решением другой проблемы:

– Так. А почему зал молчит?

– А… что надо делать?

– Как что?! А где аплодисменты? После восьмого фуэте должны хлопать.

– Ну… ну, может, не знают или…

– Что значит – не знают?! Это же балетная публика – всё знают.

– Ну, может, снобы.

– Что значит – снобы?! Ты хочешь сказать, что, если всех тут сейчас поднять, они по восемь фуэте сделают?! (Я тихо порадовалась, что матушка английского не знает и нас пронесло с фуэте.)

– Это же ни в какие ворота не лезет – они такие вещи вытанцовывают, «Дон Кихот», не что-нибудь вам, а все сидят как на похоронах! Это не дело! – И, поймав нужный момент, она бросается аплодировать и кричать «Браво!» – одним словом буйствовать. На нас тут же поворачиваются головы и начинают приподнимать брови. Оно, конечно, не по себе, но не оставлю же я ее одну? И, коротко выдохнув, тоже начинаю куролесить и вопить «Браво!».

Буйствовать оказалось совсем несложно. Как раз наоборот – от танцующих шла такая заражающая волна восторга, что сидеть букой было гораздо неестественнее, может, поэтому зал почти сразу вышел из своего молчаливого созерцания и присоединился к общему веселью (да, пожалуй, и на восемь фуэте раскрутить публику было бы уже нетрудно, да под «Испанский»! «Кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали» – это про тот вечер).

В антракте мы подошли к педагогу, матушка наговорила ей массу комплиментов, и та, поначалу напряженная, заулыбалась. Мы заговорили о студентках, о постановке, обо всем, а в конце педагог заметила, что публика сегодня была на редкость доброжелательная и легкая на подъем. Мы с матушкой «хмыкнули в усы» и ничего не ответили. Словом, все стороны были совершенно довольны.

Домой шли в роскошном настроении.