– На шантаж не похоже, – говорю Даше, – дети взрослые, а с женой они фактически разведены.
– Тогда телефонный звонок от лечащего врача, – выдвигает Вадим свою гипотезу, – ему сообщили неутешительный прогноз и Бороздкин, что б не мучиться, совершает самоубийство, в порыве отчаяния выпрыгнув в окно.
– Ага, что б не мучиться, – усмехнулась Дарья, – меня передернуло, а ей хоть бы что.
– Хорошо, – констатирую по итогам беседы, ни до чего дельного мы так не дойдем, – озадачь лингвистов, – обращаюсь к Даше, – пусть выяснят по записи, что профессор перед смертью сказал. Вадим, а ты займись, пожалуйста, водителем, выясни, кому принадлежит эта машина и найди того, кто вчера вечером сидел за рулем.
– И насчет того символа, – Соколов указывает пальцем на стену, – на счет него тоже нужно кое-что прояснить.
– И насчет того символа, – отвечаю я со вздохом, не представляя, где и как он собирается прояснять.
Через несколько минут я уже одиноко бродил по дому погибшего, осматривая комнаты и думая – как произошедшую трагедию можно выдать за несчастный случай, с учетом того немаловажного фактора, что запись с видеокамеры попала в лапы к хитроносому Хорьку. Большинство темных комнат, куда я заглядывал, своим внешним видом напоминали музей: идеальный порядок и ровный слой пыли, казалось, что нога хозяина не переступала порог уже много лет.
Согласно информации, полученной от Дарьи, последняя жена Бороздкина вместе с сыном переехала в Италию два года назад. Я открывал массивные двери и вслушивался в тишину пустых пыльных комнат, пытаясь воссоздать в голове образ погибшего профессора – каким человеком он был? Переживал ли он о разрыве с супругой, о чем он думал, о чем мечтал… Обычно, в таких вопросах помогают мелочи, а очень часто на них отвечает и сам дом, хранящий отпечаток былого хозяина, характер прослеживается в хранящихся вещах. Но коттедж Семена Михайловича мне казался пустым и безликим, из восьми спальных комнат, жилым выглядел только кабинет.
Решив, что в доме искать больше нечего, я спустился вниз по изящной лестнице и закрыв дверь, вышел во двор. Погода на улице начинала портиться, на смену яркому солнечному утру спешил пасмурный и серый день. Дойдя до автоматических гаражных ворот, разделявших общий дом на отдельных хозяев, мои ноги замерли сами-собой. Естественно, все следы недавней трагедии уже убрали, за асфальтированным общим въездом простирался подстриженный пожелтевший газон, но мое чутье и натренированная интуиция подсказывали, что тело Бороздкина приземлилось именно сюда.
Романова бы прошла по газону и не задумалась, а я в последнее время все чаще замечаю за собой нелепую привычку, граничащую с суеверием, которую, видимо, подцепил от романтично-мистической натуры Вадима, умевшего во многих расследованиях просматривать загадку и неясную тень. Пытаюсь отбросить ненужные мысли и заставить свои ноги двигаться вперед, но вот курьез – ничего не выходит, застыл на месте и не могу сделать шаг.
Возвращаюсь назад к половине профессора, дергаю за ручку закрытую дверь. От двери иду прямо, стараясь не сходить с ровного асфальта подъездной дорожки, и только дойдя до улицы, поворачиваю направо в сторону половины соседа Бороздкина, с которым намереваюсь встретиться и поговорить. Маршрут получается хитроумным и длинным, в стороне от себя замечаю движение – на углу перекрестка расположился Хорек. Встречаюсь глазами со взглядом журналиста, не сомневаясь, что Штольц правильно истолковал мой недавний маневр.
