– Мы на месте.
Дана заходит в черный прямоугольник. Рэм делает шаг за ней. Темень – как в гробу. Эфирное создание растворяется в густой беззвучной черноте. Шур-шур-шур, бур-бур-бур, будущая баронесса Фаар что-то ищет… роняет книгу… роняет пару карандашей… роняет… не поймешь: какая-то женская мелочь… бормочет себе под нос неэфирные слова… отодвигает штору. Лунно-фонарный танец вплывает в комнату, и хотя самих вещей в нем не видно, но их силуэты становятся различимыми.
– Так-то я вас, голубчики, быстро отыщу… Напрасно вы пытаетесь спрятаться, – разговаривает с кем-то Дана. – Ну вот, хорошо, что сами явились.
Чирканье спички на миг оглушает его. До чего же оно громкое в гулкой темноте! Из пальцев девичьего силуэта выпархивает один мотылек свечного пламени, второй, третий… спичка гаснет.
– Хватит тебе света?
– О да Днем я неплохо разглядел тебя. Вот только медали… вряд ли я при свечке разберу, что там на них.
Дана фыркает.
Потом с ее стороны до Рэма доносятся не совсем понятные звуки. Какое-то пощелкивание, шум ткани… Когда его глаза привыкают к трепету огненных мотыльков, он понимает – не столько видит, сколько именно понимает: Дана расстегивает и расшнуровывает то самое, что надето выше юбки. Женское и без названия.
Потом она подходит к Рэму вплотную и говорит:
– Медали я действительно очень хочу показать тебе. Мне интересно, как ты их оценишь. Честно. Давно хотела… Но медали будут утром. А сейчас…
Она поднимает руки над головой, показывая: на мне – много лишнего, не пора ли уменьшить его количество?
Этот жест делает ее уязвимой, беззащитной. Этот жест отдает ее на полную волю Рэма. Нет в ней никакой уверенности, ей страшно. Он снимает то самое, без названия, приятно шуршащее и теплое. Пристально смотрит на женщину-девочку, любуется ею… и замечает в глазах Даны немой вопрос.
Тогда Рэм целует ее туда, где под кожей, плотью, ребрами бьется сердце, и произносит:
– Я люблю тебя.
Рэм проснулся от странного ощущения: перина под ним ритмично сотрясалась. Он потер глаза и перевернулся на спину.
Дана в совершенно девчачьей ночной рубашке подпрыгивала на перине с довольным выражением лица.
– Чего это ты прыгаешь?
– А как же мне не прыгать! Я просыпаюсь, а ты – тут, и к тебе можно прикоснуться. А когда видишь тебя во сне, ты под утро все время куда-то пропадаешь!
– Ну надо же! Я не нарочно. А когда ты надела эту штуку… с зелеными коняшками?
– После всего. То есть совсем после всего. Нравится, да?
Солнце нагло ломилось в окно, и следовало бы сделать что-нибудь разумное или хотя бы красивое, но в голову лезла всякая ерунда. Вот, например:
– Нравится, она смешная. Только совсем девчачья.
– Так радуйся, тебе досталась такая кроха! Она не скоро постареет. А когда все-таки постареет, у нее будет старушечья, с эротичными кружевами.
Тут наконец Рэму в голову пришло разумное:
– Хочу видеть зеленых лошадок, пока они не износятся.
Она перестала прыгать и забралась рядом с ним под одеяло.
– Никогда не думала, что мне сделают предложение столь экзотичным образом.
В голосе ее содержался вопрос. Рэм решил выбить из-под него почву:
– Да, это предложение. Оно, конечно, должно было сделаться как-то иначе, я даже думал раза два, как бы его вытворить получше… но… оно взяло и само собой сделалось.
– Что, правда думал раза два?
– Чистая правда. Возможно, даже три.
– Тогда все очень серьезно. Дай-ка мне подумать, как бы получше вытворить ответ на твое предложение… А, вот! Хорошо, ладно.
