Она неуверенно кивнула. Иогансон ладонью разгладил страницы раскрытого журнала.
– То есть, среди огромного количества своих наиважнейших дел Государь, я полагаю, вряд ли много интересуется балетом, не так ли? – он вновь косо на нее взглянул. – В высочайшей своей доброте и в хорошем расположении духа правитель волен кого-то похвалить, да. В нашем отдельном случае объектом похвал стала выпускница Кшесинская. Замечу, что и для вас, и для нас, преподавателей, это есть чрезвычайно вдохновительно. Соглашусь, – приятно услышать добрые слова о себе из уст императора. Но послушайте… гордитесь в том случае, когда похвалит вас учитель, – он хорошо знает ваши слабости и всегда оценит ваши достижения. Немного погордитесь, когда сами себя похвалите, – кто как не вы лучше других замечает собственные недостатки и промахи? Но, притом, хвалите себя немножко – чуть-чуть. Есть в русском языке хорошее слово «бегло» (он улыбнулся, и ударение у него вновь вышло скорее на последнем, чем на первом слоге). – Вы должны сказать себе: да! сегодня я работала неплохо. Но до меня в балетном искусстве трудились Телешова, Истомина, Тальони… но мои современницы, в одно время со мною танцующие на знаменитых сценах – это Брианца, и Леньяни… и замечательно техничная Цукки, наконец! (он быстро взглянул на Матильду, зная, что Вирджиния Цукки главный кумир его ученицы). Могу ли я быть уверена, что приблизилась к ним по уровню мастерства?.. – Христиан развел руками и посмотрел в потолок; – не говоря уж о том, чтобы превзойти. Вот о чем вы должны постоянно себя спрашивать! И всегда помнить о некотором своем несовершенстве. О значительном несовершенстве – особенно в сравнении с великими балеринами. Почаще себя критикуйте, но и равняйтесь на великих. Только так вы получите успех». – Иогансон многозначительно приспустил веки и замолчал. Молчала и Матильда. Из-за дверей по-прежнему слышалась суета перерыва; звенел в коридоре девический смех, с улицы доносились детские крики и скрип плохо смазанных тележных колес.
– «Надеюсь, вы правильно меня поняли и примете к сведению мой совет, – ибо он есть не что иное, как дружеское замечание, высказанное мною моей способной ученице, нынче уж выпускнице. Впереди у вас много работы: артистическая карьера, выступления на большой сцене. Все будет зависеть лишь от ваших усилий. Не слушайте ничьих похвал… – работа и только работа, ничего более. Теперь идите, Амалия и думайте, – я сказал вам все, что имел сказать». (Иногда он называл ее «Амалия», по-своему переиначивая имя «Маля», которым ее звали подруги, и которое, очевидно, ему не нравилось).
Она вскочила.
– «Спасибо, Христиан Петрович! Я благодарна вам за ваши советы, за постоянное внимание ко мне, – она спешила и слегка запиналась. – Я все поняла, и… я обещаю подумать. Я ценю любое ваше замечание. И еще я хотела бы брать у вас класс в театре… когда стану работать». – Иогансон, подняв бровь, улыбнулся, наклонил голову и ничего не ответил. Она сделала ему два коротких реверанса: вправо и влево. Секунду помедлив, присела в еще одном широком реверансе, к которому на всякий случай добавила слегка виноватую улыбку. (Не зря предмет «Драматическое мастерство актера» был сдан ученицей Кшесинской на отлично еще перед Рождеством). Иогансон кивнул и, отпуская, махнул рукой по направлению к двери. Облегченно вздохнув, она вылетела из класса.
