Чарльз тем временем завладел другой рукой юной барышни и с высоты своего роста умиленно глядел на детский пробор, пополам разделявший рыжеватые вьющиеся волосы. Загорелое лицо англичанина, слегка посыпанное по переносице бледными веснушками, выглядело растерянным. Он вздохнул и пробормотал с нежной страстью: «О, Малиа, Малитшка!.. Я хотел бы от вас некоторый ответ (видимо оттого что Чарльз пребывал в любовной растерянности, трудные русские ударения особенно вольно и неприкаянно располагались в его речи), – и я натурально готов ожидать несколько годы…»
Румяная от жары Матильда, принужденно посмеиваясь, выкрутила свои розовые пальчики (нежные тиски, впрочем, тут же послушно разжались) и развела руками
– «Вот именно, ма-лыш-ка! Как это вы меня называете? Скажите-ка, скажите еще раз (смеясь, она передразнила акцент, с которым англичанин произносил ее имя): «Ма-лит-шка»? А ведь я и впрямь маленькая, Чарльз, – лукаво гримасничая, она взглянула ему в глаза – потом в распахнутый ворот белой рубашки. – Ай эм чайлд!.. Ай эм бэйби. Понимаете?
Он собрался было отвечать – но она перебила. – Нет-нет – дайте-ка быстро сюда вашу руку. Я буду предсказывать ваше будущее».
– «О!» – удивился он и доверчиво протянул ей раскрытую ладонь. Она намеренно ласково охватила ее своими влажными пальчиками и, близко поднеся к глазам, внимательно рассматривала.
– «Ну-ка, ну-ка, посмотрим… та-ак… линия жизни, линия судьбы… Подождите, – а где же я? Ах, какая жалость! Посмотрите сами, Чарльз, – меня нет ни в вашей жизни, ни в вашей судьбе!» – она звонко хлопнула по ладони британца своей маленькой растопыренной пятерней. Тот, молча, нежно смотрел на нее. Она вновь рассмеялась и, бросив его руку, со всех ног убежала. Чарльз так и остался стоять посреди ярко-зеленого сада, наполненного шелестом, щебетом, жужжанием…
Спрятавшись за куст темнолистой, давно отцветшей и оттого скучной сирени, Матильда разглядывала собственную ладошку. Выждав какое-то время, отвела ветку и осторожно выглянула.
Чарльз – одинокий, ужасно милый, ссутулившись, брел к своему велосипеду.
– «Я гадкая, мерзкая. Я не должна была так поступать… – дернув с ветки листик сирени, она сунула его в рот и нервно пожевала. – Но почему я больше не увлекаюсь Чарльзом? – Выплюнув разжеванную зеленую горечь, она вздохнула и ожесточенно расчесывала искусанное комарами коричневое предплечье. – А теперь, когда он всерьез принялся за мной ухаживать – мне и вовсе стало скучно. Поначалу хотелось – а теперь скучно.
Ну и ладно!.. и вообще не хочу об этом думать».
На самом деле три дня назад она окончательно и бесповоротно изменила Чарльзу, – она влюбилась в другого. В писателя Грибоедова. Того самого, тезку Пушкина, Александра Сергеевича – автора знаменитой пьесы «Горе от ума»…
Все произошло неожиданно. Ей давно уже хотелось разучить красивый ми-минорный вальс, так часто звучавший в балетном классе.
– «Вальс Грибоедова», – отвечал концертмейстер Адольф Францевич на ее вопрос об авторе. Она взяла из училищной библиотеки ноты – но, ленясь, за все лето так ни разу и не раскрыла. И теперь дождливым серым вечером от нечего делать села к роялю.
Окна были распахнуты настежь. Большой дождь кончился, – но периодически возобновлялся маленький; шурша, пробегался он по листьям мокрого сада и тут же испуганно замолкал. Витая струйка звонко стекала с угла крыши в деревянный бочонок. (По всему ободу заросший зеленым бархатом мха он стоял у веранды на двух почерневших кирпичах, и маленькие ловкие лягушата время от времени выпрыгивали из-под днища, стреляя лапками-ножницами).
