– Вроде упрекаешь, Петр. Из попреков собачьей будки не смастеришь. Надо придумывать, как большому делу помочь, как на месте выкрутиться. У нас чуть что – Москва. А почему бы и у себя не поискать?
– На пустом месте сколько не ищи, кроме своей тени, ничего не найдешь.
– Нет, брат. – Гаврила Иванович вытащил из-под стола рулон твердой бумаги, раскатал его. – Видишь.
– Вижу… Гора…
– Узнаешь какая?
– Нет. Гора как гора.
– Инкерман. Разве не похож? Вот тут еще нужно добавить… Петушок там есть. – Чумаков старательно подрисовал карандашом и полюбовался. – Ты знаешь, каков инкерман?
– Камень и камень.
– Золотой инкерманский камень!
– Обычный, по-моему. Известняк? – безучастно спросил Петр, думая совсем о другом: «Где они сейчас? Танцуют небось? Тот, чернявый, длинный, здорово выкаблучивает».
– Не просто известняк, а мраморовидный. Пилится, колется, строгается. Инкерман – чудо природы. В руки возьмешь, как живой. Во сне может присниться. Только мало его берем: руками не нахватаешь. Город строили сто с лишним лет, а за какие-нибудь полгода под фундамент его снесли.
– Война. «Поберегись» не говорят… – буркнул Петр. Продолжал думать: «Что же, они вдвоем будут возле нее выкаблучиваться? Коллективно? А нашего брата подкалывают: черной тучей, говорят, ходим. Ну, не могла, предупреди, дождись. Там, где трое, четвертое колесо в самый раз. Знает же старикан все, а мне сушит мозги своим инкерманом. До чего же ушлый мужичок оказался. Знаем, въедливый старик, рационализатор, читали об этом даже. Там-то одно дело, а у меня совсем другое».
Галочка молча накрыла стол, попросив их перейти на скамейку, под виноград. Кремовые розы красовались в украинском глечике, от которого пахло не столько цветами, сколько полузабытой деревенской жизнью, родным домом, мамкиными кувшинами с пенкой на густом топленом молоке, красноватом от перегрева в русской печи, которую истопили кизяками.
– Техникой разрушали, техникой надо и восстанавливать, – твердил свое Чумаков. – А то разбивают бомбами, а строят голыми руками. Машинами надо брать камень, машинами пилить его, рубить, тесать. Если правду сказать, этот камень плохо с водой дружит. Так что же! Не ставь его в фундамент, а ставь вертикально, никогда не поползет, а от времени только сохнет, крепнет… Налей нам, Галька, чайку, пока не остыл.
Чай безвкусный, с дымком, сахар внатруску. Султанка пока сиротливо поджидала гостей. Выпивки не было. А в самый бы раз в таком настроении тяпнуть стаканчик. Петр мучительно морщил лоб, вздыхал.
– Переводи своих в Крым… Виноградники, сады. Видел, какие яблоки в «Приятном свидании»? Взял в руки – лопается от сока, стреляет.
– Засушливо тут. Второй год хлеб не уродил. А виноград, яблоки на Кубани свои. От добра добра не ищут.
– Ну, если не нравится в селе, сюда переезжай.
– На Инкерман? В камень?
– Камень не масло, а хорош.
– Для вас хорош – вы каменщики, а для нас, хлеборобов, камень – неродяга.
– Неродяга? Ишь какое слово к золотому нашему камню приклеил. Ясно, на нем пшеница не растет…
– А мне пусть он даже алмазный. – Петр перебил Чумакова, чего он раньше никогда не решился бы сделать. – Камень есть камень. Инкерман! Слово-то чужое… Вы на Кубани никогда не были, Гаврила Иванович, там же земли – как океан, просторы, хлеба какие, птица… А тут все консервы. Продукты в жести, кубрики железные, у девчат сердца и то… железные… Нет, Гаврила Иванович, не приманете сюда… Тут и жить негде. Головой в потолок. А у нас дом. Тоже есть железо, только на крыше. Скоро суриком покрасим… Знаете, как здорово суриком!..
