Как к командующему флотом к нему только-только еще привыкали, изучали его, сравнивали с прежним командующим, героем обороны Севастополя, серьезно заболевшим и занимавшим теперь скромное, почти пенсионное место. Нельзя сказать, что новому комфлота легко было завоевать авторитет, так органично приросший к его знаменитому предшественнику.
Черкашин после классических арий перешел на «Застольную офицерскую», аккомпанируя себе на хорошо настроенном «дитриховском» пианино.
– Что он, певец или офицер? – буркнул Михайлов, член Военного совета, которого начинал раздражать не только слащавый голос Черкашина, но и вся обстановка, сложившаяся в салоне.
– Певцу и самому, наверное, приятно. Имейте снисхождение к чужим слабостям, Андрей Андреевич, – не меняя позы и приподнимая веки, ответил комфлота.
Михайлов пожал плечами, допил стакан чаю, встал и поднялся на палубу. У башни главного калибра приютились Лаврищев и Ступнин. Последний участвовал в походе как дублирующий командир крейсера.
– Что же ты, Лаврищев, притащил этого меланхолика, ошвартовал его возле инструмента, а сам теку? – бурчливо пожурил Михайлов.
– Захотелось, товарищ адмирал, покалякать со старым другом.
– Кадры обвораживаешь? Ладно.
Лаврищева недавно перевели с Балтики. Этому молодому и статному адмиралу сопутствовала добрая морская слава, которой он не кичился, держался скромно, предупредительно, постепенно знакомясь с людьми и надежно прибирая к рукам вверенное ему соединение. Совсем недолго служил он на юге, на капризном флоте, как его иногда отрекомендовывали, но уже сумел расположить к себе товарищей по службе.
– О чем же у вас беседа? – пробасил Михайлов.
– О матросе, товарищ адмирал.
Из-под козырька фуражки Михайлову улыбались веселые молодые глаза Лаврищева.
– Чем же он перед вами провинился?
– Совсем наоборот. Ступнин расчувствовался и решил пропеть гимн матросам.
– А вы не подшучивайте над Ступниным, – сказал Михайлов. – Я его понимаю. Разве он вас агитирует? Нам всем нужно помнить и других убеждать, какое сокровище наш матрос. Мы-то знаем эту силу. А на суше мало кому ведом тяжелый матросский труд. Видят ленточки, круглую шапочку, клеш. А возьмите матроса – как он свою личную судьбу решает? Наблюдал не раз. Решает продуманно, без опрометчивости. На корабле характеры вырабатываются стойкие, ножом не уколупнешь… – Повернулся к Ступнину: – Люблю и я, грешник, матросню, Михаил Васильевич. Кстати, зайдите ко мне, когда набеседуетесь, небольшое дельце хочу обсудить.
Ступнин козырнул и проводил глазами члена Военного совета.
– Нельзя безудержно идеализировать морскую братию, – сказал Лаврищев, – матрос тоже человек земной… Я сам был матросом. Шкодил. Зато вспоминаю ребяток в бою. «В огонь! В ледяную воду! Сквозь минное поле!» – «Есть!»
– Скомандовать матросу – еще не самое главное. Подвести его к этой команде – вот основное… – Ступнин проверил крючки на кителе. – Надо идти. Разрешите, товарищ адмирал?
Из полуоткрытых дверей салона доносились звуки пианино, неутомимый Черкашин пел «Сулико».
– Садись-ка, поговорим. – Михайлов усадил Ступнина в обтянутое парусиновым чехлом кресло. – Мы обменялись кое-какими соображениями с командующим, – без обиняков приступил к делу Михайлов. – Могу сообщить: пора тебе переходить на самостоятельность. Корабль надо брать. И не какой-нибудь…
У Ступнина екнуло сердце, но привычка сдерживать свои чувства не изменила ему.
