— Так, сержант, что за базары? Ты был ранен, вот и лечился!..
— Товарищ старший лейтенант, ну что вы меня за дурака-то держите? Что я не понимаю... Вы боялись, что я кого-нибудь шлёпну?
Молчит, смотрит на дорогу, потом повернувшись ко мне говорит:
— А ты уверен, что не стрельнул бы какого-нибудь, — крутит в воздухе пальцем, — скажем так «не русского».
Вздыхаю и, отвернувшись к окну, признаюсь:
— Нет, не уверен! Когда Тунгус погиб... я, наверное, не сдержался бы. Увидел бы какую-нибудь бородатую харю... или пристрелил бы, или зарезал...
— Вот! А ты говоришь! — и потеплевшим голосом. — Я понимаю тебя... но ты солдат, Егор... и дай бог, чтоб это была последняя потеря! Но надеяться на это не стоит... Знаешь, сколько у меня было таких потерь? Только я командир и не могу раскисать, потому что, на мне ответственность за тех, кто жив! — молчит, смотрит на дорогу и молчит, думая о своём.
— Говорят... потом привыкаешь, становишься равнодушней?
— Нет! Каждый раз как в первый... Каждого помню... — лицо командира меняется и из уголка глаза бежит слеза. — Нельзя привыкнуть к смерти... своих ребят! Может, это про врагов сказано? Тут заморачиваться не надо... Сделал работу и пошёл себе дальше...
Сморгнув слезу, какое-то время молчит:
— Ты как? Не пристрелишь кого-нибудь? — с надеждой смотрит на меня.
— Всё нормально, командир, не подведу... Переболел, смирился, теперь не кинусь... Но и жалости во мне не осталось... Я не подведу! — и, помолчав, добавляю: — На мне ведь ответственность за ребят, что живы...
Рогожин улыбается:
— А как парни тебя ждут! Барана у местных выменяли, шашлык маринуют... Помнишь коньяк, который вы с Тунгусом спёрли у начштаба?
— Помню! — непроизвольно губы расползаются в улыбке. — Мы тогда решили вам свою крутость показать! Ну, Тунгус и предложил...
— Тунгус? А я думал твоя идея!
— Нет, Тунгуса! Очень он хотел вас удивить, вы же для него как бог были...
Оплётка на руле жалобно заскрипела, когда командир стиснул побелевшими, от напряжения, руками руль.
— Я знаю... — и, помолчав, вдруг грустно улыбнулся, — она у меня до сих пор лежит. На дембель вам подарить хотел... Теперь помянем Ваньку и Антона...
Тихий, весенний вечер: горит костёр, тлеют угли в мангале, разносится дразнящий аромат томящегося над углями мяса... Ребята: сидят вокруг костра, старший прапорщик Иванов: колдует возле мангала. Рогожин разлил по стаканам бутылку коньяка. Вышло совсем по чуть-чуть, что такое пол литра на десять человек... Встал и, прокашлявшись, начал:
— Все знают происхождение этой бутылки? — парни грустно улыбаются, конечно, эту историю знают все. Ведь нашу добычу рубали всем коллективом! Командир качает головой: — Эх, не так она должна была быть распита... — и, поперхнувшись, севшим голосом продолжил: — Егор, Саня, может вы скажите?
— А можно я спою? — неожиданно предложил Саня. — Песня тут родилась...
— Я не против, песня это хорошо...
Сашке подали гитару, проведя пальцем по струнам, он начал:
— Простите если не слишком складно — уж как смог...
У могильной плиты, на потёртой скамье,
Грустный парень сидит и вздыхает.
Он почти что седой, хоть и сам молодой
Слёзы скорби с лица вытирает.
Что ты плачешь пацан молодой,
Или кто-то близкий, родной под могильной землёй?
Мать любимая или отец,
Дорогая сестра или брат-сорванец?
Да! Ответил боец молодой,
Близкий, родной человек под холодной землёй.
