А что я в этих модных салонах, между прочим, встречал и привечал всех здешних потайных и глубоко закопавших себя скондийцев родом из нашего Братства – и уж какие это были интересные люди! – это почти всем было невдомек.
И что готские красавицы гибкостью ума, силой характера и мягкой властностью были куда более сходны с моими любимыми скондийками, чем думали мы все, я тоже убеждался на собственном опыте всё больше и больше.
Это благодаря их умиротворяющему влиянию обладатели длинных штанов пресытились игрой в смерть и захотели приложить усилия к чему-то куда более жизнеутверждающему. Поиграть уже с самим бытием, так сказать.
Словом, когда я, наконец, с почетом и караулом убрался из столицы, дабы нанести приватный визит королю франзонскому и конунгу вестфольдскому Ортосу Первому в его собственной резиденции – заново укрепленном городе Ромалин, – это выглядело как длинный праздничный ковер, что колеса моего экипажа разворачивали по мере продвижения вглубь страны моего любимого Великого Медвежонка. Иначе говоря, я всерьез собирался преподнести моему питомцу Готию, причитающуюся ему по наследству, как давно созревший плод.
Молодой король, как я знал, за годы не вполне самостоятельного правления успел крепко прославиться среди своих верных подданных тем, что почти неосознанно впадал в искреннее восхищение каждой особью женского пола от двенадцати до примерно пятидесяти – лишь бы на ней была юбчонка, а под юбчонкой огонек, как говорится, – и устраивал вокруг этой не столь уж неприступной крепости правильную осаду. Что, разумеется, давало в итоге невиданный прирост франзонского населения. С моими фрайбургцами и прочими вестфольдерами дело обстояло не так радужно, хотя королевское достоинство и в этих его владениях было на высоте. Просто девушки тут водились посерьёзнее и ни на что меньшее, чем конкубинат, не соглашались.
Однако Ортосов дар в нынешней обстановке пропадал втуне, ибо назревало некое всефранзонское сакральное действо. Именно – короля как раз собрались проверять и короновать при помощи некоей допотопной церемонии. Оттого я так и не смог подступиться к своему королю, хотя получил заверения в его непреходящей ко мне симпатии и именной билет на сакральное представление, которое долженствовало произойти буквально на следующее утро после вручения мною верительных грамот. (На самом деле, я передал не посольские пергамены, но надушенную, недвусмысленно дамского вида записочку – прямо в руки камердинеру, что числился у нас в сочувствующих. Духи были, естественно, не только симпатичные, но и симпатические.)
Итак, с самого раннего утра я поспешил на главную площадь Ромалина, где уже с ночи были установлены кольцеобразные трибуны для знатных зрителей, а на них вразброс положены мягкие кожаные подушки. Это напомнило мне нечто из вробуржского быта, но мимолетно. А когда король вышел из врат собора, такой юный, в одной рубахе белого полотна… Тогда я вспомнил себя и тот поединок, что резко переломил мою судьбу надвое. Те же семнадцать… нет, постой, Орту идет уже тридцатый год, хотя вот сейчас этого совершенно не видать. И это испытание зрелости.
Потому что происходящее на глазах многочисленных сановитых и простых зрителей и в самом деле более всего походило на Суд Божий, который должен был доказать собравшимся естественное и прирожденное право королевской крови властвовать над ними. Коронационный клинок, древний меч франзонских королей под названием «Кларент» должен был признать нового владельца.
