Что до его, так сказать, наречённой…
Умница-разумница Зигрид улучила удобный момент, когда Бельгарда решила собственнолично проследить, как обихаживают ее драгоценную кобылу необычной масти – соловую с почти белыми гривой и хвостом и вдобавок такую же голубоглазую, как «изабелловые» кони – отчего вышеупомянутую кобылу прозвали «Хрустальные Глаза». Отменной красоты и совершенно отвратительного и непереносимого нрава, как и все любимцы и любимицы.
Отбивать денники строптивых кобыл у королевской невесты получалось нисколько не хуже, чем крутить бычьи хвосты, так что преподобная мать взирала на дела лаборантских рук с удовлетворением. Улучив минуту, когда в их сторону никто не глядел, девица учтиво поклонилась и сказала настоятельнице, что ее девства снова домогаются, причем сугубо – и человек вполне знатный.
– Тут не время и не место обсуждать подобные вещи, – обрезала ее Бельгарда. – Переоденься в чистое и приходи ко мне в приёмную – скажешь, в чем твоя нужда. Да не медли – у меня только час полуденного отдыха перед обыденными трудами. Цифры эти… Сводки…
К объяснению последних слов присовокупим, что из нашей кроткой и светлой Беллы постепенно образовался незаурядный политический и финансовый деятель.
Итак, Пастушка второпях ополоснулась из питьевой колоды, нарядилась в целое и чистое, то есть в парусиновую рубаху ниже колен с пеньковой опояской, такие же штаны и крепкие башмаки, которые успели окунуться в навозную лужу лишь единожды.
Бельгарда ждала ее в приемной и сразу же указала на одно из кресел. Надо заметить, что комфортностью эти сооружения были ничуть не лучше сенаторских курульных кресел, хотя и сотворены не из камня, но из несколько более мягкого дерева. Я так понимаю, мореного дуба.
– Ну, говори, – начала аббатиса. – С кем это вы стакнулись этак скоропостижно?
– Мать аббатиса, – отвечает Зигги сокрушенно, – он из таких, коим и захочешь – не осмелишься отказать.
– Ну?
– Ваш племянник.
– Кьярти? О-о.
– Да. А противиться королю – значит сотворить бунт и проявить сугубое неповиновение Богом данной власти.
– Нет, правда?
– Мать аббатиса, кто и когда осмеливался вам лгать?
– Я про иное. Про послушание властям. Про то, что ты не объяснила ему толком и во всех деталях. Ведь насчет смелости… вернее, наглости и склонности к бунту…
– Мать аббатиса!
– Он что, прямо-таки возжелал этого? Ну, в твое кабальное ярмо вместо обручального колечка влезть?
– Господин наш король намеревается меня выкупить.
– Я так думаю, ты ему доложила, что кроме долга родителей, даже если не считать процентов… ладно, время принадлежит Богу, и не к лицу монахиням на нем наживаться. Что не денег мы хотим в прикуп, ибо живой человек несоизмерим с мертвым золотом. Что помимо всего король должен будет возместить нам то классическое, духовное, физическое и метафизическое образование, коему тебя подвергали начиная с пяти лет и вплоть до того времени, когда тебе вздумалось ограниченно приложить свои элитарные знания к практике.
– Нет пока, святая мать. Не доложилась. Однако он понимает, что – при любом раскладе – придется ждать не менее трех лет.
– Его это устраивает, получается. Надеется на вольный выпас, пользуясь твоей терминологией?
– Нисколько. Мы вполне согласны на сговор. Обручение. Сокровенное таинство. Белый брак. Это же его не закабалит и меня от вас не уведет?
– Да кто ему позволит венчаться с простолюдинкой! – голос Бельгарды нарочито гневен.
