Рыбаки принесли корзины и складывали рыбу. Меченый был в конусе кошеля, он там лежал, накрытый сеткой сверху. Дошла очередь и до него. Его прямо в сетке вытащили на берег, достали из мотни. Григорий первым заметил отсутствие жирового плавника и оторопел. Шурка дергал отца за рукав, и кричал:
– Батя! Батя! Это ведь твой друг. Пацаны, нам Меченый попался!
Леня и Коля подскочили мигом.
– Смотри, как вымахал за время, что не виделись.
– Пуд, наверно, есть, а может, больше.
– Что батя, будем отпускать дружка?
– Конечно, отпускать. Нам рыбы хватит. А если захотим тайменя, выловим другого.
– Этот нам родной, – вмешался Санька.
Никто и не пытался возражать, рыбы лишней никогда не брали. Сорогу вялили – заготовляя впрок, ну а другую брали, чтобы на еду хватило, при этом мелкой рыбы никогда не брали.
Нежно притащили Меченого в воду, каждый приласкал его и загадал желание. Меченый стоял в воде спокойно, он чуял знакомый запах рыбака, поэтому не волновался. Не помышлял о разогретом масле сковородки. Прикосновения рук его ласкали, с чем это сравнить, он не знал, ему приятно было. Отдаленно это напоминало прикосновения Милочки во время нереста, но все равно не то. Здесь было что-то по-другому, что не разобрать, но было. Понежившись в человеческих руках, он нехотя поплыл.
Рыбаки стояли по колено в воде и следили за неспешным силуэтом грозного тайменя. Алый хвост в воде прозрачной цвел, как роза, уносимая рекой. За последние годы он возмужал, стал большущей рыбой. После встречи с другом-рыбаком Меченый поплыл куда-то по своим делам.
К вечеру, под перекатом, он встретился со своей подругой Милой и рассказал ей обо всем, что приключилось. Она ему верила, и не верила. Когда он рассказывал, она смотрела на него, как на Бажова, вроде сочиняет. Но когда ее взгляд попадал на то место, где у него должен быть жировой плавник, покровы сказки размывались, ей приходилось верить, несмотря на мистику рассказа.
На берегу все было интересней. Естественно, рыбаки все рассказали дома и в деревне. Соседи растопырили уши, Санька с Леней рассказывали им взахлеб. Николай был сдержан в разговоре и серьезен, но когда к нему вдруг обращались, чтобы подтвердил, подтверждал спокойно, головой кивая, и серьезным тоном добивал до правды. Ну, конечно, верили, куда деваться. Вечером у крайнего плетня, на посиделках, новость всем досталась, всей деревне.
То, что у рыбы было имя, наполняло отношение к ней людей каким-то нереальным подтекстом, неизбежно наделяло рыбу какими-то человеческими чертами. Приводило к тому, что окружающие начинали верить, что между рыбой и человеком существует обоюдная взаимоприемлемая связь.
Произносимое имя стирало дистанцию между человеком и диким существом, которым, по своей сути, являлась рыба. Имя наделяло рыбу характером и сутью. Тонкая грань между тем, что действительно было, и тем, что могло быть, терялась в лабиринте мыслей и догадок, густо замешиваясь с эмоциями, превращалось в легенду. Но никто не мог отрицать и сомневаться в том, что между Гришей и Меченым существует какая-то особая связь. На каком уровне, с помощью каких нитей происходит их общение, можно было только догадываться. Что это – телепатия или какая-то неведомая сенсорная связь, что способна передавать их эмоции и информацию оставалось тайной для всех окружающих, и для этих двоих тоже. То, что Гриша и Меченый были друзьями, звучало не как сказка, это звучало как констатация факта. Это слово и сам факт по отношению к ним не были странными. Наоборот, те, кто не верил этому, казались какими-то наивными простачками, далекими от реальной жизни в природе.
