– А вы готовы ради нее на любые жертвы, – подсказала Нина.
– Пожалуй, так… – Тарасов как-то особенно пристально посмотрел ей в глаза, и Нина даже без особой горечи констатировала, что все зря: и «Медвежья берлога», и армянский коньяк с пятью звездочками, и Танькино платье…
Но потом они танцевали медленные танцы, и Нине казалось, что жаркие ладони Тарасова спалят к черту Танькин шифон. Затем ели страшненькие «Медвежьи глазки», которые оказались сливочным суфле с вишенкой в центре, в апельсиновой засахаренной корочке, и запивали их сладким, как зарождающиеся чувства, кофе. Потом снова танцевали. Горячие губы Михаила Иннокентьевича касались Нининого виска, а у нее дрожали колени и вскипал в желудке армянский коньяк.
Уже в машине Тарасов односложно спросил:
– Куда?
Нина ответила абсолютно в стиле русских женщин под кислым соусом:
– А куда вам Светлана Аркадьевна велела меня отвезти?
– Ниночка! Ну зачем вы так? – Михаил Иннокентьевич посмотрел на нее беспомощно, а она пожала плечами.
Тарасов стукнул кулаком по приборной панели, но не сильно: все-таки машина дорогая. Нине стало противно оттого, что в голову ей лезут дурацкие мысли. Надо бы просто обнять его и прижаться щекой к его щеке. Она повернулась к нему как раз в тот момент, когда Михаил Иннокентьевич, очевидно, подумал примерно о том же самом, и встретились они отнюдь не щеками, а самыми что ни на есть губами. Поцелуи владельца сети магазинов «Вега» были так же хороши, как и литсотрудника журнала «В помощь участковому терапевту», который нет-нет да и приходил к Нине во снах.
– В Светланину постель я не поеду, – оторвавшись от Тарасова, заявила Нина.
– Я так и думал, – согласно кивнул Михаил Иннокентьевич и вставил ключ в замок зажигания.
Всю дорогу молчали. Нина никак не могла понять, рада она тому, что с ней происходит, или нет. Если бы они просто так, случайно, познакомились с Тарасовым, то Нина, безусловно, была бы счастлива. Но все дело было в Светке, которая, грубо говоря, просто подложила подругу своему мужу. Это все портило и было той самой знаменитой ложкой дегтя.
Квартира, куда Тарасов привез Нину, находилась в центре Питера, на улице Марата, в старом доме, и была однокомнатной. Уже в прихожей Нина поняла, что не отказалась бы тут пожить. Стены были оклеены бумажными обоями любимого ею медово-золотистого цвета. Около строгого квадратного зеркала в тонкой коричневой раме висел не менее строгих форм светильник, под ним стоял маленький столик, тоже коричневый, заваленный всякой мелочью: ключами, визитками, зажигалками и начатыми пачками сигарет. Все, как в квартирах обыкновенных питерских обывателей. Только не видно вешалки со смятыми пальтушками, куртенками и облезлыми шубейками времен Первой мировой, которые обожали хранить жители северной столицы на случай облавы, наводнения или блокады. Наверняка, за какой-нибудь из дверей, выходящих в прихожую, находится гардеробная, которая и существует для того, чтобы отличать от простых граждан – граждан непростых, хотя и умело маскирующихся. Интересно, предложит ли Тарасов Нине тапочки? Или стоит снять Лялькины босоножки и шлепать босиком?
– Это мое личное жилище, – сказал Михаил Иннокентьевич, щелкнув выключателем в комнате и не предложив Нине переобуться, что ей очень понравилось. – Здесь никого, кроме меня, не бывает.
– Свежо преданьеце, да верится с трудом, – отреагировала Нина и, тут же пожалев о своих словах, поспешила добавить: – Хотя… мне до этого нет никакого дела.
