Мёд для убожества. Бехровия. Том 1 - страница 42

Сейчас я сам чувствую себя миксиной. Вымокшей, выпачкавшейся, одуревшей от вони. Черт знает, чем они живут и в каких каналах водятся, но отстойник – самое подходящее место для такого рыбочервяка.

На липких стенах коллектора поблескивают слизни, кишащие меж кирпичей. Жирные, неопределенного цвета, они сползаются в целые желейные стада вокруг полукруглых прогалин – туннелей поменьше. Туннели перекрыты решетками, старыми и ребристыми от ржавчины, и сквозь рыжие прутья течение приносит сточные воды. Не жидкие, но и не вязкие, они хлещут натужными толчками: как будто туннели простужены и прокляты вечно сморкаться.

Хлам, помои и дикая вонь – вот она вся, изнанка бехровского лоска.

Нога вдруг путается в чем-то, и я, чтобы не упасть, шлепаю подошвой по жиже. Брызги летят в стороны – и Лих грязно ругается.

– Можно поаккуратнее?! – шипит он, осматривая свои модные бриджи. Чуть ниже колена, на темно-синей ткани, кажущейся почти черной в сумраке подземелья, мокро блестит. Парня передергивает, и масел-фонарь скрипит в его ладони.

– А чем ты думал, дружище, одеваясь как на свиданку? – огрызаюсь я, ощущая, как что-то холодное и липкое затекает в башмак.

– А как еще-то? – Лих пытается оттереть пятно, но только сильнее размазывает, марая пальцы. Поднеся их к носу, он сдавленно кашляет – совсем как кот, наглотавшийся шерсти. – Что мне, в комбезе идти? Типа по городу?!

– Как будто комбез будет хуже твоих обшварканных шмоток, – я оставляю его позади, стараясь не замечать, как хлюпает в башмаке. – Или обратно ты не через город собираешься?

– Ой, да иди ты! – бросает Лих мне вслед. И это вместо справедливого «извини, Бруг, ты мудрец, а я просто не подумал, потому что тупой».

Коллектор не меняется. Он совершенно тот же, что одну, что две сотни шагов назад. И готов поклясться, впереди нас ждет всё та же однообразная клоака. Пока Лих гремит позади фонарем, переживая за свои дурацкие обновки, я тщетно всматриваюсь в темноту. Даже прикусываю губу – как надо, до соли на языке. Но лучше не становится: уж слишком мало времени прошло с тех пор, как я обращался в последний раз. Нечистый жутко ленив, когда напитается. И вдобавок, он та еще сволочь, чтобы помогать мне без повода. А повод у него один – вдоволь наиграться с мягкими человеческими телами.

Даже нюх – и тот почти оставил меня. Чтобы выделить хоть один запах из смрадного воздуха, мне приходится стоять недвижно. Застыть, превратиться в огромный собачий нос, вдохнуть поглубже всю эту вонь, от которой хочется расчихаться до крови…

И ничего. Когда ты просто человек, помойка всегда пахнет помойкой, сколько ее ни нюхай. А эта помойка была однообразной до сверби в ноздрях.

Однообразие всегда меня раздражало. Здесь, в подвале кирхи, да даже в Глушоте… Однообразие превращает тебя в самозванца, который живет твою жизнь за тебя. И делает это невообразимо скучно.

– Эй, дружище, – окрикиваю я Лиха, чтобы как-то отвлечься. – А на кой черт тебе это всё?

– В смысле, дядя? – масел-фонарь высвечивает его недовольно насупленные брови. – Можешь даже не уговаривать меня свалить, я тебе…

– Да я не об этом, – отмахиваюсь я. – Как тебя в цех занесло?

– А… – лицо парня расслабилось, и он откинул со лба вьющуюся прядь – чтобы снова сморщиться от запаха пальцев, поднесенных опрометчиво близко. – Ну, мы типа выросли при цехе. С Вилкой то есть. Дед нас еще в пеленках сюда приволок, – Лих мнется, опустив глаза, – с мусорной кучи.