– Слушай, Семен, – тихо сказал Рожин. – Как-то давно один казымский остяк рассказывал мне про животное невиданное. Ни до, ни после того описанного им зверя я не встречал, а потому решил, что остяк фантазиями грешит. Но теперь, когда ты про слонов рассказал, сразу вспомнил. Выходит так, что остяк тот свою животину описал слово в слово, как ты слона. Но есть и различие. Твои слоны голые, без шерсти, а та зверюга в густом меху, как медведь.
Ремезов слушал толмача с открытым ртом. Рожин, закончив рассказ, похлопал парня по плечу, мол, сам думай, чего это значить может, и вернулся к румпелю. А Семен поспешно достал писчий набор, раскрыл на чистой странице и написал:
«Вполне может статься, что животные, носители бивней, манг-онтов, все еще водятся в лесах Сибири. Со слов Алексея Никодимовича Рожина мне стало ведомо, что некий казымский остяк встречал животное, строением напоминающее слона, но в отличие от оного облаченного в густой мех навроде медведя».
Написав это, Семен подумал, что животному требуется дать какое-то имя, но какое?.. Такое, чтоб и запоминалось легко, и на свое происхождение намекало, на манг-онт то бишь… А как там Брюква бивень обозвал?.. Мамон-от… Да к лешему эти двоесловия – мамонт!
К Самаровскому яму подошли к полуночи, но, поскольку весна была на излете, вечер затягивался, и небо светилось мягким приглушенным светом, так что и за полсотни метров можно было разглядеть, что у пристани толпится народ.
– Кто такие? – донеслось от причала.
– Иисус Христос – Бог ваш, еретики! – возопил Игнат Недоля, за что сию минуту получил подзатыльник от пресвитера, стрельцы заржали.
Струги подошли ближе, и теперь тобольчане увидели, что мужики на пристани держат наизготовку мушкеты.
– Кажись, наши, православные…
– Очи разуй да на стяг погляди! – не смолчал и Васька Лис.
– Точно, флаги Тобольского гарнизона. Дозор, что ли?
– Петр Васильевич, дурно гостей встречаешь! – крикнул сотник, узнав голос старого знакомого. – К тебе посланник Тобольского воеводы Черкасских с дружиной!
– Мурзинцев, ты что ли, вшивая борода?! Я ж чуть было не распорядился по вам пальбу открыть! Чего на ночь глядя приперлись?
– Как Бог положил, так и дошли. Ты, Петро, мушкеты убирай, мы с делом важным, стрелять по вам у нас интереса нету.
Дьяк Тобольского приказа Петр Васильевич Полежалый, давний знакомый Мурзинцева, сотника встретил объятиями, пресвитеру поклонился, благословение испросил, отец Никон дьяка перекрестил.
– Какая ж это дружина, Степан? – разглядывая стрельцов, со смехом спросил Полежалый. – Это ж сброд шелудивый!
– Уж какая есть, – отозвался Мурзинцев, но тут дьяк толмача разглядел.
– Ба! А вот это уже гвардия! – воскликнул он. – Это ж Рожин!
– Здрав будь, Петр Васильевич, – подойдя, приветствовал дьяка толмач с улыбкой.
– И тебе не хворать! – Полежалый Рожина обнял, но тут заметил Семена, воскликнул: – Матерь Божья, а это еще что за хлыщ?! Степан, ты почто отрока в дозор захомутал?!
– Семен, подойди, – окликнул парня сотник, а дьяку ответил: – Это, Петр Васильевич, наш ученый муж, Семен Ремезов, и то, что он ученый, мы убедиться успели.
– Знал я Семена Ремезова, ему теперь годов пятьдесят, а у этого и бороды еще нету, – сказал Полежалый, с недоверием рассматривая парня.
– То тятька мой, – отозвался Семен, приблизившись.
– Вон, значит, как… Что ж, Семен Семеныч, отец твой человек уважаемый, и ежели ты в него пошел, то и тебе мое добро пожаловать.
