«Знамение это мне? – с тревогой спрашивал себя князь. – Уж больно совпадение сильное. Не погонит ли Медная гусыня от себя русского человека, как квелого пса?..»
Ответ князь так и не придумал, а потому всю ночь толком не спал, ворочался и наутро решил самолично убедиться, что дела не так плохи, как ему мерещится.
Переживал за предприятие и Обрютин, в нем опасение возникло, когда митрополит экспедиции пресвитера навязал. Желал и для себя отец Филофей славы в борьбе с иноверцами – видел это дьяк. Только вот излишнее рвение митрополита могло поперек всего дела встать.
«Теперь их тринадцать, чертова дюжина, плохое число, – с досадой думал дьяк, но понимал, что один пресвитер и десять ратников – это еще не епископ с пехотным полком, на крестовый ход не тянет. – Так что задумал митрополит, скорее всего, простую разведку, а как выведает отец Никон, где да сколько остяков да вогулов живут, вот тогда митрополит в князя мертвой хваткой вцепится, чтоб отпустил с ним пехоту да казаков идолов рубить».
Светало, предутренний сумрак таял. Пора было выступать.
– Ну, с Богом, – напутствовал князь, немного успокоенный ладностью утра и сборов.
На воде, дожидаясь путников, покачивались два шестивесельных струга. Эти суденышки тобольские корабельщики специально мастерили для речных дозоров. Небольшие, в длину восемь-десять метров, а в ширину всего метра три, легкие и юркие, со съемной мачтой для прямого паруса, они вмещали десяток человек и для похода оказались в самый раз. У каждого судна мачту венчал синий стяг с золотыми алебардами, пирамидой и алыми знаменами – герб Тобольского гарнизона.
Погрузились, отчалили. Рожин, отдавший рекам полжизни, был за кормчего, он вел головное судно. Вторым стругом заправлял Мурзинцев, не единожды ходивший в речные дозоры.
На востоке небо порвалось малиновыми лоскутами, враз посветлело. В стеклянном, студеном с зимы небе белоснежно высветились громады облаков, которые бесконечным караваном неторопливо дрейфовали на запад. Дымка над рекой таяла на глазах, по воде побежала искристая рябь, словно река ото сна стряхивалась. У дальнего берега теперь были заметны лодки рыбаков, ставивших в поймах неводы на стерлядь. Обрадованно закричала чайка, углядев на мелководье стайку мальков. Поднялся попутный ветерок, погнал по течению мелкие волны, зашумел-отозвался лес по правому берегу. Поставили парус, и струги, плавно набирая ход, устремились вперед, на северо-восток, вслед за рекой… А малиновые росчерки в небе уже распались, расплавились в огненно-желтом, горизонт на востоке разгорался восходом – над Иртышом вставало горячее майское солнце.
Путники зачарованно следили за великолепием сибирской авроры, такой знакомой, но всегда новой, только Алексей Рожин смотрел назад, на оставшийся позади Тобольск. Нижний город, спрятанный в тени Алферовского холма, млел в сонной дреме, но Софийский собор венчал Вознесенское городище, и к его золотым крестам на куполах уже дотянулась лапа солнечного пожара. И эти кресты полыхали факелами.
Первые три дня пути прошли размеренно, неторопливо. Иртыш был спокоен, струги нес равнодушно, как случайные бревна. Попутный ветер поднимался не часто, так что в основном шли на веслах. Весенние ночи холодны, к вечеру приходилось причаливать к берегу и разбивать лагерь, разводить костры.
К вечеру третьего дня, миновав без остановки вогульскую волость Ясколба, добрались до Фролово – русского поселения на два десятка изб с часовенкой. Имелся там и постоялый двор, правда срублен он был на скорую руку и выглядел ветхо, потому как, кроме ямщицких обозов да речных дозоров, никто в нем нужды не испытывал. Отцу Никону местные обрадовались, просили службу справить. Пресвитер противиться не стал, тут же епитрахиль на шею повесил и велел созвать всех на молебен к часовне. Мурзинцев оставил у стругов караульного, остальных отправил на постоялый двор устраиваться на ночлег.
