Прижимаясь лицом к заснеженному у подножья стволу, я закрыла глаза, бездумно шепча:
— Помоги… я не знаю, что делать… помоги…
Уже знакомое мне тепло потекло по коже, не обжигая, а напротив, остужая мой пыл. Клен утешал меня, как ребенка, и если бы это было в его силах, спрятал бы меня в своих ветвях, успокоил.
Воспаленным сознанием я слышала, как под твердой корой шумит сок, стуча в ритм с моим сердцем. Игдрисилль был живой, слушал, чувствовал, понимал меня. Клен сопереживал мне так сильно, словно я и вправду его дитя.
— Ласка! Ласка!!! — громким ревом слышался дядин голос где-то вдалеке. — Ласкана! Дочка!
— Она здесь!
С трудом приоткрыв глаза, я уставилась на темнеющее небо над головой и удивленно втянула морозный воздух. Словно никогда до этого не дышала. Тяжелые веки сверкали снежинками на ресницах, подсказывая: за то время, что я тут, меня прикрыло новым упавшим снегом, угрожая заморозить насмерть.
Великий медведь… Сколько я здесь пролежала?
Руки и ноги болели, пальцы практически не чувствовались, а горло жгло, как от раскаленного прута, который я, по всей видимости, храбро проглотила, опаляя глотку.
— Дядя…
— Ласка, — упав передо мной на колени, родитель осторожно собрал меня к себе на руки, прижимая к широкой и горячей груди. — Что же ты делаешь, девочка? Жизни меня лишить решила?!
— Что же ты сразу ругаешься, — прохрипела, утыкаясь в родное плечо, так сильно пахнущее мехом и дымом подпаленных дров. — Я просто заблудилась.
Не став отвечать, а главное, продолжать, опекун поднялся и тяжелой, громыхающей походкой устремился прочь из чащи, так и не выпустив меня из рук. Что, нужно заметить, меня полностью устраивало.
Зарывшись ему под жилетку, я стучала зубами, пытаясь хотя бы немного отогреться. Сил открывать глаза не было. Доверившись суровому лорду Летнему, я почти провалилась в сон, как голос Варда вырвал меня из дремы.
— Я могу ее довезти.
— Не удержится, — однозначно ответил дядя. — Трясется, как осиновый лист, свалится при первом прыжке.
— Не буду бежать, пешком пойду. Накроешь ее плащом сверху, снизу об меня отогреется.
Задумчивое хмыканье подсказало мне, что дядя уже все решил. Резко остановившись, он осторожно уложил меня на живую, а главное, горячую перину, укрывая спину тканью.
— Осторожно только.
Обращенный медведь ему уже не ответил.
Мирно покачиваясь на спине (в последнее время все чаще) ездового бера, я плавно, но все же быстро отогревалась, сумев открыть глаза и оглядеться.
Ровным строем рядом с медведем шел еще один, точно такой же. Что это Берд в медвежьей шкуре, догадаться было несложно. Рядом с ним виновато вышагивал белоснежный и просто огромный медведь с черным носом и глазами, сверкающими в темноте, как льдинки. Он немного сторонился нашей троицы, словно не мог пересилить свои эмоции и боялся наделать глупостей.
Харланд…
Его белоснежные волосы в обличии медведя обратились в такую же ослепительную своей белизной шерсть. Внутреннее чутье подсказывало мне, что я точно не ошиблась, и это именно тот, кто сегодня сделал мне так чудовищно больно.
Еще бы знать почему.
Это же были просто слова! Когда я произносила их вслух, даже не думала, что мне ответят согласием. Но почему последующий за ним отказ буквально выпотрошил душу?
Почему? Почему…
Прислушиваясь к своим чувствам, которые, хвала Великому Медведю, поутихли, я не могла найти ни одной причины, чтобы среагировать так, как это сделала я. Словно лишившись рассудка, мчалась, как горелая, да еще и в такую глушь, чтобы едва не замерзнуть насмерть.
