– Значит, вы будете с нами ужинать?
Хотя мадам Малик и была хорошо воспитана, она не могла заставить себя улыбнуться хотя бы из вежливости. Просто констатировала факт. С видимой неохотой.
Малик вернулся, и когда Мегрэ взглянул на него, на лице хозяина дома появилась фальшивая улыбка.
– Прошу прощения… Всегда возникают проблемы со слугами…
К ужину все не звонили, и разговор не клеился. В присутствии жены Малик держался не так развязно.
– Жан-Клод не вернулся?
– Мне кажется, я вижу его на причале.
Действительно, какой-то молодой человек в шортах, высадившись из легкой яхты, пришвартовал ее и, перебросив через руку свитер, медленно подходил к дому. В ту же минуту зазвонили к ужину, и все прошли в столовую, где вскоре появился и Жан-Клод, старший сын Эрнеста Малика, вымытый, причесанный, в сером фланелевом костюме.
– Если бы я знал, что ты будешь у нас ужинать, я пригласил бы брата и золовку. Ты познакомился бы со всей семьей. Если ты не возражаешь, я приглашу их завтра. Можно будет позвать и наших соседей, у нас их не очень много. Обычно все собираются здесь… У нас всегда бывает народ… Приходят, уходят, чувствуют себя как дома.
Столовая была огромная и роскошная. Мраморная с розовыми прожилками столешница. Каждая тарелка стояла на маленькой салфетке.
– Вообще, если верить тому, что рассказывают о тебе в газетах, ты неплохо преуспел в полиции. Странная профессия… Я часто думал, как люди становятся полицейскими, в какую минуту и как начинают испытывать к этому призвание. Потому что, в конце концов…
Его жена теперь казалась еще более отсутствующей. Мегрэ наблюдал за Жан-Клодом, а молодой человек начинал внимательно рассматривать комиссара, как только тот отводил от него взгляд.
Жан-Клод, холодный, как мрамор стола, за которым они сидели, в свои девятнадцать или двадцать лет был столь же самоуверен, как и его отец. Такого, наверно, нелегко было смутить, а все-таки их всех что-то стесняло.
Никто не упоминал о Моните, погибшей на прошлой неделе. Быть может, избегали касаться этой темы в присутствии дворецкого?
– Видишь ли, Мегрэ, – сказал Малик, – вы все в лицее были слепы и даже не подозревали, что говорите, когда называли меня Сборщиком. Если ты помнишь, нам, небогатым, не позволяли сближаться с сыновьями мелкопоместных дворян и богатых буржуа. Некоторые из нас страдали от этого. Другие, например ты, нисколько не огорчались. Меня презрительно называли Сборщиком, но в том-то и заключалась моя сила, что я был сыном своего отца… Ты даже не представляешь, что только не проходит через руки сборщика. Я узнал грязные стороны жизни самых респектабельных на вид семейств… Я познакомился с жульническими делишками тех, кто обогащался… Я увидел, как одни возносились, а другие опускались, даже стремительно падали на дно, и я старался понять всю эту механику. Социальную механику, если хочешь. Почему же это одни возносятся, а другие опускаются…
Он рассуждал с презрительным видом, сидя в своей роскошной столовой, где даже пейзаж за окнами как бы свидетельствовал о его успехе.
– И я стал подниматься вверх…
Само собой разумеется, блюда за ужином подавались самые изысканные, но комиссар не был охотником до всех этих деликатесов, до этих замысловатых закусок под соусами, неизменно украшенных кусочками трюфелей и раковыми шейками. Дворецкий беспрестанно наклонялся, чтобы наполнить какой-нибудь из стоявших перед Мегрэ бокалов.
