У меня коченели кончики пальцев на руках и ногах, слабость была такая, будто и впрямь из меня откачали не меньше литра крови. Вот чертовщина-то какая!
Представим, что вампир работает в этом санатории. Если он работает давно… скажем, он лечащий врач или обслуживающий персонал – горничная, сотрудник столовой, приносящий обеды лежачим больным, медсестра, делающая им же уколы… Ох, какое тут может быть раздолье для осторожного, умного и хитрого кровососа! За какой-нибудь год, а то и меньше, его наверняка хотя бы по разу пригласят в каждый из номеров. Потом жильцы сменятся, но тропа-то останется! И в любое время дня и ночи эта мерзость, этот низший Темный, может незаметно пробираться внутрь и… И если быть аккуратным, внимательным к мелочам, то Ночной Дозор долго-долго будет оставаться в неведении относительно творящихся здесь преступлений.
Я уже успел забыть, что не обнаружил на себе следов вампирского укуса, мною овладел азарт оперативника. А потом я уснул.
* * *
– Что слушаешь-то? – спросила меня бабулька-массажистка.
За завтраком я съел непозволительно много, что, конечно, было неправильно в свете предстоящих процедур, но мне необходимо было восстановить силы – после такой-то ночи! Сейчас я сыто жмурился, блаженствуя под сильными пальцами специалиста еще советской школы. Это нынче достаточно пройти двухнедельные курсы, получить диплом – и вперед! Можно открывать массажный салон. Но здесь, в санатории, недоучкам было не место.
Наушники я прихватил с собой намеренно: так можно было избежать ненужных разговоров, бессмысленных бесед, на которые я несколько раз нарывался. Не сомневаюсь, что о моем диагнозе было уже известно всем или почти всем в кардиологическом корпусе, но скучающие больные считали своим долгом лично подойти и задать вопросы, поохать, поцокать языком, покачать сокрушенно головой, помянуть стрессы, радиацию и почему-то Обаму. На фиг! А когда у человека уши заткнуты – вроде и обращаться к нему не слишком удобно, и всегда можно сделать вид, что попросту не услышал вопроса.
Впрочем, как оказалось, некоторых совершенно не смущало наличие наушников.
– «Наутилус», – невнятно пробормотал я: когда твоя нижняя челюсть покоится на собственных кулаках, поставленных один на другой, «утилус» еще хоть как-то выговаривается, а вот первый слог произнести сложновато. – Это такая группа…
– Так что ж ты? – Она ослабила хваткие пальцы. – Чего молчал-то? Давай вместе послушаем. Я аккурат перед твоим приходом диск выключила – не всем пациентам нравится, когда музыка во время процедуры играет.
Она отстранилась от массажного стола, щелкнула чем-то. Я вздохнул. Сейчас, разумеется, окажется, что она меня не так расслышала, и зазвучит какой-нибудь Николай Басков. Или, того лучше, Иван Петров. Пожилым людям они оба нравятся примерно так же, как Муслим Магомаев или, чтоб его, Малежик. Но мне было неудобно игнорировать ее предложение, и я послушно выдернул пимпочки из ушей.
На городской помойке воют собаки,
Это мир, в котором ни секунды без драки.
Бог сделал непрозрачной здесь каждую дверь,
Чтоб никто не видел, чем питается зверь… –
энергично доносил до слушателей Бутусов.
Твою мать! Действительно, «Наутилус Помпилиус». Мне захотелось вывернуть шею, чтобы еще раз посмотреть на массажистку. Казалось, ей лет семьдесят или около того. Панкует бабулька? А песня-то, песня! Случайность? (ДВЕРЬ!) Или намек? «Чтоб никто не видел, чем питается зверь…» Ладно, если намек (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!) – я уже напугался, спасибо. И шея моя сейчас, наверное, выглядит такой беззащитной, такой вкусной…
