– Это точно оно? – спрашиваю я.
– Да. Вообще-то, сначала сыр был другим, когда его в первый раз сделали.
– Каким?
– Ну, он недалек был от творога.
– А… а ты много знаешь. – Удивляюсь я.
– Пожалуй, это знают все. Только ты не знаешь. И как ты еще умудрился стать Создателем! – подшучивает она надо мной. Я смеюсь вместе с ней и добавляю: «это уж точно».
Мы завтракаем. Уже одиннадцать часов. Солнце у нас над головами то застилается одеялом из туч, то обнажается, пошло слепя глаза. На улице за стеклянной стеной не очень много народу. Лишь отряд черных монахов, укутавшись в рясы с головой, сгорбившись, косяком рыб мигрирует с юга на север, а с севера на юг – кузнец с механиком в новых чистых фартуках топают, усиленно размахивая руками, видимо, о чем-то споря. «У меня белей фартук!.. Нет, у меня!» – представляется мне.
– Наверное, нужно сходить на работу, – как бы невзначай произношу я. – Узнать, как там дела и что мы можем предложить им.
У меня появляется ощущение, что Рчедла поперхнулась: ее глаза стали мокрыми, и она кашляет, сжав в руке бутерброд с сыром.
– Я не могу пока, – откашлявшись, сдавленно говорит она, будто не своим голосом.
– Почему?
Она доедает несчастный мятый бутерброд, отхлебывает чай и вытирает руки о салфетку.
– Потому что не могу. – Она не глядит на меня. – Сложно для меня будет туда вернуться. У меня такое чувство, что во мне что-то сломалось с тем взрывом, как будто меня – клац! – и переключили на другую меня. Понимаешь?
– Как же я тебя понимаю, – заулыбался я, допивая свое шоко-раско2. – Не пойдем, значит, пока что.
– Так ты хочешь, чтобы я показала тебе кое-что, о чем ты не знаешь?
– Ну да.
– А есть ли в этом мире вещи, смысла которых ты не знаешь?
Я глубоко задумываюсь, где-то на минуту, ища таковые.
– Да, есть. Вот, к примеру, я не знаю, что это были за монахи, куда они пошли и чем занимаются.
– Это были не монахи. А наемные воры.
– Целый отряд? Так если о них все знают, почему же они разгуливают просто так? Их же можно поймать и арестовать, или…
– Эти воры наняты городом, чтобы они воровали у людей извне.
Я гляжу на дно своей пустой чашки. Там из шоколадной гущи явно просматривался ослик с двумя амфорами на боках. И я думаю, что мне не понять всего того, что говорит Рчедла. Может, пойму позже. Солнце, пожалуй, слишком сильно печет голову и делает мой дом парником, поэтому я не в силах что-либо понимать.
– А… ясно. – Отвечаю я и открываю форточку. Меня тут же пронизывает сквозняк и улетает под входную дверь.
– Но я не об этом. Я говорю о том, что как бы ты хорошо не прорисовывал этот мир, все равно останется то, что ты дорисовывать не захочешь. Ну, или, пока не захочешь. Ты уникален. Понимаешь меня?
– Вполне. Я весь внимание. Что такого особенного во мне? Я простой скромный создатель мира, каких множество.
– Да, и не случайно – создатель именно этого мира. И, значит, у тебя есть куда копать. Ладно, долго не буду распространяться. Я всего лишь говорю о люке.
Мне кажется, что я ослышался. Рчедла, очевидно, замечает мое замешательство и поясняет.
– Люк, что у тебя под ковриком. Что там?
– Какие-то банки и плесень, оставшиеся от прежних хозяев. Я видел этот погреб лишь один раз.
– Вот именно.
Я не вполне хорошо понимаю ее логику, но все же встаю, убираю коврик и кидаю его к двери. Тот, скомкавшись, ложиться и, такое чувство, наблюдает за моими действиями, как и Рчедла, допивая чай. Почему-то в этот момент мне кажется, что вся Вселенная вместе с палящим солнцем смотрят на меня одинаково. Сперва на меня, затем – на люк. На меня – на люк. «Хотя, кто я такой, чтобы Вселенная за мной наблюдала», – усмехаюсь я. Но от смеха меня это чувство не покидает. За мной действительно кто-то еще наблюдает, кроме Рчедлы. Я осматриваюсь вокруг и даже, не отходя от люка, заглядываю под диван, но никого и ничего не обнаруживаю.
