Его признание одновременно разожгло и потушило огонь, горящий во мне. Это объясняет чертовски много, но также вызывает у меня тысячи вопросов.
Кто такие эти Диланы?
Я глотнула свой яблочный сок, но горло будто сжалось до размеров пластмассовой трубочки, из которой я пила.
Взгляд Тена скользнул по столовой.
– Был бы признателен, если бы этот разговор остался между нами.
Я кивнула и ушла, но вернулась за своим подносом. Я поставила его на свой столик, который сегодня пустовал, потому что Рей и Лейни помогали с украшениями зала для бала выпускников, а Мел села со спортсменами.
Я ковырялась в еде, но аппетита не было. Боковым зрением увидела, как Тен взял свой поднос, поставил его на одну из полок с грязными подносами. А потом вышел из кафетерия. Я тоже порывалась уйти, но не хотела, чтобы люди подумали, что я его преследую, поэтому осталась сидеть. Вставив наушники, включила музыку и начала делать кучу домашних заданий.
День тянулся так медленно, что казалось, будто время не двигалось с места. Вернувшись домой, я села за пианино и играла до боли в пальцах, пока солнце не опустилось за горизонт.
– Это твоя новая песня? – спросила мама, напугав меня неожиданным появлением.
Я была так сосредоточена на музыке, что даже не услышала, как хлопнула входная дверь.
Я убрала пальцы с клавиш и положила руки на колени.
– Это одна из папиных песен. Просто замедлила темп. – Я развернулась на скамейке. – Знаю, тебе нельзя говорить о Диланах, но они хорошие или плохие люди?
Мама дернула головой, и солнечные очки, держащиеся на ее волосах, упали на ковер.
– Что?
– Тен сказал мне, что его семья сменила фамилию.
Мама наклонилась, чтобы поднять очки.
– Детка, я не могу говорить о них с тобой.
– Я не прошу тебя говорить мне, кто они. Все, о чем я спрашиваю, – это преступники они или нет?
Она пристально посмотрела на меня, потом на крышку пианино.
– Они не преступники.
Ком в моем горле наконец пропал. Диланы, или кто они там, – хорошие люди. Какая-то часть меня все еще гадала, кем бы они могли быть, другая часть говорила мне прекратить вмешиваться.
Когда мама пошла готовить ужин, я побрела наверх в свою спальню, достала из кармана телефон и набрала номер Тена, чтобы написать ему. Я написала тысячу вещей. Но потом стерла девятьсот девяносто девять из них. В конце концов я отправила: «Мне очень жаль».
Через некоторое время, с влажными после душа волосами, я спустилась вниз и начала накрывать на стол, а мама закрыла дверцу духовки с чем-то, что уже пахло божественно.
– Цыпленок будет готов через минуту. Сейчас кожица немного поджарится.
Она села за стол, затем похлопала по стулу рядом с собой.
– Детка, садись. Я хочу поговорить с тобой.
О Диланах? Неужели она наконец-то доверится мне?
– Мне кажется, что я вижу тебя слишком редко в последнее время, – сказала мама, поставив перед собой бокал белого вина. – И мне очень жаль, потому что это полностью моя вина. Я всегда бегаю с одной стройплощадки на другую. – Она вздохнула. – Я стала вот такой матерью. Той, что проводит больше времени с людьми, которые не должны ее волновать, а не с тем единственным человеком, который действительно имеет значение.
Я собиралась сказать ей, что работа не делает ее менее хорошей матерью, что я горжусь ею. Я подумала, что могу даже использовать это как ловкий переход к теме конкурса.
Прежде чем я открыла рот, она спросила:
