Мемуары Люцифера - страница 52

Кандидата в Учители на Индостане я наметил одновременно с Заратуштрой. Сиддхартха Гаутама сразу же показался мне именно тем человеком, который сможет вызвать брожение в умах миллионов. Даже, если мне с ним не удалось бы сделать большего, то и тогда я считал бы свою миссию успешной.

Гаутама был не каким-то, там, бродячим дервишем «без папы и мамы». Он принадлежал не просто к знатному – царскому – роду, и был старшим и любимым сыном Судгоданы, вождя арийского племени сакиев (или шакья). Мать его, Магамайя, была старшей женой правителя.

Ещё до того, как я выделил Гаутаму, он уже сам, ещё мальчиком, выделялся из толпы сверстников. Он хотел до всего дойти своим умом. Мне осталось лишь указать ему направление движения. Для этого я определил к нему в наставники одного толкового аскета, который довольно грамотно просветил юного философа на тему неправедности сего мира. В результате они с Гаутамой даже «перевыполнили план»: царевич начал смотреть на все земные радости, как на суетные вещи. Он размечтался о «кренделях небесных» – в плане тихой монастырской жизни – и теперь упорно искал случай всецело отдаться воздержанию и размышлению.

Конечно, это было «отклонением от линии» – я ведь готовил его совсем не к затворничеству. Парень должен был нести в массы свет нового учения. Но, в целом, я не беспокоился насчёт избранника. Я знал, что эти мысли – лишь стадия на пути к другим, более привлекательным для меня. И не столько в теоретическом, сколько в практическом аспекте.

Так и случилось: тихая жизнь скоро наскучила молодому человеку. Гаутама захотел повидать свет, постичь мудрость других, а буде возможным – и поделиться своею. Я не возражал – и в июльское полнолуние, в обществе одного-единственного спутника и нищенской сумы на двоих, отправил царевича «постигать мудрость мира сего».

Я не ошибся с переориентацией монарших взглядов: парень быстро понял, что от него требуется. Поднабравшись опыта, он уже проповедовал себя, как одного из Будд, являвшихся на Землю в разное время. Я подсказал царевичу, как объяснить своё «производство в чин». Гаутама заявил о том, что религия каждого из его предшественников «в должности» «Просветлённого» (именно так переводится это слово с санскрита), много раз уже забывалась до прихода нового Будды. Новый всегда начинал на том же самом месте: снова проповедовал ту же тысячелетнюю истину. В конце концов, Гаутама – с моей подачи – объявил себя Двадцать Пятым Буддой.

Видя, что парень действует по плану, я уже не вмешивался в его работу. Я даже не торопил его с «обращением масс»: плод должен был созреть. Хотя в предоставлении Гаутаме относительной свободы, наряду с положительным, имелся и отрицательный момент. Принц, увлёкшийся наставлениями аскета и желая то ли отказаться от мира, то ли вдохновить остальных личным примером, довел себя до такой степени истощения, что мне пришлось вмешаться. «Не ровён час – помрёт мальчонка с голоду».

Застав его однажды в состоянии обморока, я понял, что люди не зря говорят: «Дозволь дураку Богу молиться – он и лоб расшибёт!» Дураком мой подопечный не был – но лоб уже начал расшибать. Выговорив товарищу, я усадил его за обеденный коврик, и впредь наказал не заниматься самоистязанием, от которого – ни толку, ни проку.

Гаутама оказался учеником понятливым. Да и то: кого может вдохновить аскетическое самоистязание? Оно и его самого «почему-то» «не просветляло». Поэтому, отделив духовное от телесного, принц стал вести жизнь нормального человека, хорошо питался, избавился от обносков – и даже обзавёлся семьёй.