— Левашов? — поразился начальник губрозыска. — А ему-то с каких хренов этот старовер-душегуб понадобился?
— Так понятно зачем: вас, легавых, хотел по носу щёлкнуть, — простодушно ответил Зайцев. — Чтобы, значит, позор на весь свет был.
— Ясно, — кивнул Смушко и бросил на меня задумчивый взгляд.
Ну да, если бы не просмотренные мной сводки и натренированная в оперском прошлом память, план лже-чекистов бы удался. Другим словом, кроме как «повезло» — ситуацию описать сложно.
— Так и запишем — хотели скомпрометировать органы советской власти, — Юркевич макнул перо в чернильницу и старательно зачиркал в протоколе допроса.
— Чего-чего мы хотели? — захлопал глазами допрашиваемый. — Это вы в чём нас обвинять собираетесь? Ничего мы ментировать не собирались. Не пишите всякого!
Я невольно улыбнулся, но разъяснять смысл термина не стал.
— Не берите в голову, Зайцев. Лишнего мы вам предъявлять не собираемся.
Бандит успокоено вздохнул. Юркевич умел убеждать одной только интонацией.
— Кстати, — как бы между прочим поинтересовался Юркевич, — откуда Левашов узнал, что мы арестовали Коваля?
— Тоже мне секрет, — фыркнул допрашиваемый. — Полгорода видели, как вы его брали.
Лицо Смушко просветлело. Он явно боялся, что среди своих есть кто-то, кто работает на Левашова.
— Хорошо, это мы прояснили. Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: удостоверения сотрудников ГПУ и мандат, где достали? — продолжил гнуть линию следователь.
Зайцев пожал плечами.
— Это вы у Трубки спросите, когда он очухается… Ну или если очухается, а то уж больно ваш человек дерётся крепко, — он перевёл взгляд, в котором не читалось ничего, кроме испуга, в мою сторону.
— Трубка-то очухается, — заверил Юркевич. — И мы обязательно его спросим. Но что мешает вам рассказать? Чем больше будете с нами сотрудничать, тем легче будет ваша участь.
— Да я бы рассказал, коли бы знал, — грустно улыбнулся Зайцев. — Только кто ж меня в известность в таких делах ставит. Меня для другого берут.
— Ну вот про это другое вы мне сейчас и поведаете, — вежливо наклонил голову Юркевич.
Послужной список у Зайцева оказался приличным. Но я заметил вот что: он охотно сознавался в ограблениях рядовых граждан, однако как только речь заходила о государственной собственности, так его словно подменяли — куда-то исчезала словоохотливость, он даже начинал заикаться.
Сначала это вызвало у меня недоумение — откуда такая избирательность? Чего он так боится? Потом до меня дошло: в это время покушения на госимущество считались намного более серьёзными преступлениями, чем грабёж обывателей, пусть даже эти самые обыватели — граждане молодой советской республики.
Перекос, конечно, несправедливый, но их и в моё время тоже хватало, как и резонансных дел.
«Выпотрошенного» Зайцева отправили в камеру на отдых. Юркевич решил, что завтра снова возьмёт бандита в оборот и выжмет из него ещё больше.
Я покосился на окно: уже темнело, а ведь у меня с утра и маковой росинки во рту не было. Даже по госпиталю затосковал: там меня точно ждали еда и кров.
Голодный был не только я. По распоряжению Смушко нам троим со следователем принесли по миске каши и по стакану чая.
Если каша у меня зашла на ура, то чай вызвал странные чувства. Он как-то странно пах, да и на вкус тоже был так себе. Уж лучше бы тогда простого кипяточку.
Позже я узнал, что мы пили морковный чай, подслащенный сахарином.
