– А ты, Кирилл, всё так делаешь неправильно?
Я даже замер, услышав вопрос.
– Наверное. А кого это волнует, как я что делаю?
Мать повернула голову и недобро на меня глянула. Сейчас на защиту обожаемого супруга кинется, чую. Но защита отчиму – как он думал – была совершенно не нужна. Анатольич поставил чашку на стол, вытер рукой губы и без замаха, прямо через стол, отвесил мне затрещину. Несильно, но обидно.
– Ну-ка не хами! Я тебя спросил, давай отвечай… извращенец.
Голова у меня слегка гудела, рука у мужика была тяжёлая. Мать молчала, поджав губы.
Будь я старше и крепче, полез бы в драку, но это мне было ни к чему. Воздух передо мной, погружая кухню, стол, обоих людей в сероватую дымку, сгустился. Дыхание слегка перехватило, будто меня рывком закинули на высоту в пару-тройку километров. Вместо Анатольича я теперь видел спутанный силуэт из светящихся нитей, узелков и дымных хлопьев. На месте головы коричнево-чёрным сияла в воздухе разлапистая клякса – видимо, так я видел его злость.
Убивать я его не хотел. Да и не стал, мать было тогда жалко.
Я потянулся пальцами к этому пятну в голове, чтобы стереть, убрать это навсегда, такое отношение ко мне. Какого чёрта, какая разница этому мужику, что я делаю с кофейным порошком и желтоватой крупкой сахара – заливаю их водой, сыплю в неё или вообще втираю в подмышки?! Не его проблемы.
Первой закричала мать. Она со звоном уронила кастрюлю, которую собралась убрать с плиты в холодильник, вылила себе на ноги холодный – к счастью – суп и отбила крышкой пальцы, но даже не заметила этого. Он стояла и на одной невыносимо высокой ноте орала, глядя на меня. Можно подумать, я на её глазах превратился в зубастого слизня со щупальцами и пятью ногами.
Отчим поперхнулся и попытался отскочить от стола, не вставая с табуретки. Трюк этот сложен в исполнении, ему оказался не по силам, поэтому Анатольич вскрикнул что-то невнятное и упал назад, крепко треснувшись спиной о стоящий позади шкаф с посудой.
– Изыди, сатана! – наконец обрела дар речи мать и начала мелко-мелко крестить воздух, разбрызгивая с пальцев остатки супа. Мягкие ошмётки макарон разлетались вокруг, падая.
– Бесы! – захрипел из-под стола отчим и всхлипнул, неожиданно тонко, по-детски, как внезапно обиженный ребёнок. – Ты дьявол, уходи! Про-о-очь!
Он так забавно протянул последнее слово, что я, уворачиваясь от макарон, не поленился приподнять край скатерти и посмотреть на отчима под столом. Человека я по-прежнему не видел, пока ещё была вязанка из нитей, узлов и пятен, но я дотянулся рукой до пятна в голове – впрочем, уже не коричневого с чёрным, а ярко-красного, с оранжевыми искрами, и другой формы, и ткнул в него пальцем.
Спроси меня, что я делаю – я бы не ответил. Я и сейчас не знаю.
– Сурово… – протянул после паузы Горбунов. – И что?
– Да ничего. Я его больше не видел. Он в трусах и майке ползком до входной двери добрался и убежал. Меня уже отпустило, это я видел как обычно. Сидел и ржал, глядя. Мать ему потом вещи и документы отвезла, а развелись, нет – не знаю. На его месте я бы развёлся.
– Так что им померещилось? – уточнил спутник Горбунова.
– Да хрен их знает. Не мои проблемы.
– Тоже верно, – признал он и снова рассмеялся. – А что, Иваныч, клиент интересный попался. Остальные скучные.
От этого неприятного, со скрежетом, смеха у меня в голове словно повернули выключатель: я вспомнил всё с самого начала. Щёлк – и понятно: кто я, что я. Всё вспомнил, от визита Нани и до струи газа в лицо. Почему-то понял и что всё это случилось не сегодня. И не вчера.
