Держа кирку двумя руками, мама выворачивала слежавшийся пласт целины, заросший пожухлой травой. Несмотря на жару, её лицо было очень бледным, почти меловым, с тёмными кругами под глазами. У Кати сжалось сердце. Весной мама тяжело болела, и её до сих пор донимала одышка. Порой она закатывалась надсадным, хриплым кашлем, от которого в груди словно булькало кипящее варево. Болезнь оказалась настолько прилипчивой, что маме – учительнице литературы – пришлось пропустить третью четверть. По её понятиям это считалось совершенно недопустимым.
– Учитель, как солдат, всегда должен стоять в карауле, – однажды сказала она Кате, – и если ты выберешь профессию учителя, то должна помнить, что на первом месте у учителя всегда его ученики, а на последнем – он сам.
Почувствовав на себе Катин взгляд, мама подняла голову и улыбнулась, давая понять, что у неё всё в порядке. Мама не любила показывать свою слабость, и на Катиной памяти плакала только один раз много лет назад, когда держала в руках какую-то посылку.
Когда Катя подошла к окопу, раздался нарастающий гул самолётов, а потом защёлкали горошины выстрелов. Немецкий лётчик в широких чёрных очках опустил самолёт так низко, что стало видно его лицо с распахнутым ртом. Наверное, он кричал что-то весёлое или пел песню.
– Мама!
– Катя!
Они одновременно бросились друг к другу, скатившись в только что вырытый ров. Из-за усталости страх не ощущался, а обстрел воспринимался как временная передышка. Справа и слева лежали женщины и дети. Чей-то тяжёлый ботинок ударил Катю в лицо и рассёк скулу. Самолёт барражировал над окопом, утюжа пространство тёмным железным брюхом. Где-то в дальнем конце траншеи пронзительно крикнула женщина.
Размазывая кровь по щеке, Катя стала выкарабкиваться из-под груды тел. Казалось бессмысленным лежать и ждать, когда тебя застрелят. Хоть стой, хоть лежи – ты всё равно цель.
– В неподвижную мишень попасть проще, а если мы будем копать, то хоть на одну лопату, но придвинем победу.
– И то правда, – ответила мама и первая встала во весь рост, – всё в воле Божией.
– В Божией, так в Божией. – Катя не стала спорить, хотя не верила, что Божию волю может творить весёлый убийца на чёрном самолёте, похожем на летающий гроб.
Вслед за ними поднялась худая женщина со впалыми глазами и жилистыми руками. Не разговаривая, она вонзила лопату в землю так яростно, словно хотела перерубить напополам земной шар. Глядя на работающих, люди поднимались один за другим. Через мгновение окоп снова наполнился звоном металла и рёвом машин, подвозивших бетонные надолбы. Теперь на обстрел никто не обращал внимания. Падающих поднимали, оттаскивали в сторону и снова начинали выворачивать тяжёлый грунт пополам с камнями.
Когда самолёт отвернул в сторону, мама с Катей взялись за носилки со скользкими ручками.
Мама вдруг сказала:
– Послушай, Катя, если меня убьют, то ты должна…
Страшная мысль о маминой смерти холодком проскользнула в горло:
– Как убьют?! Мама, что ты такое говоришь? Тебя не могу убить! – От собственного крика у Кати заложило уши.
Мама повысила голос, сказав с ровной учительской интонацией:
– Если меня убьют, то ты должна пробираться в Ленинград к моей сестре.
От удивления Катя едва не выпустила из рук носилки:
– Мама, у тебя что, есть сестра? Я думала, что у нас нет родственников! Почему ты мне раньше ничего не говорила?
Она через плечо оглянулась на маму, поразившись её отрешённому взгляду, направленному сквозь пространство.
