Мера бытия - страница 27



Папа решение одобрил:

– Умница, Лерочка, хорошо надумала. Какая бы власть ни была, а болезни – дело неистребимое. Хороший доктор дорого стоит.

То, что папа оценил её будущую профессию в деньгах, неприятно задело и Лера ответила ему неожиданно дерзко, зная, что доставит боль упоминанием запретной темы:

– Жалко, мамы нет, чтобы порадоваться.

Свою маму Лера помнила очень смутно, как сквозь тюлевый полог, но и те воспоминания проникали к ней только во сне. Просыпаясь, она пыталась вспомнить мамино лицо и тонкие пальцы, заплетающие ей косички, и не могла.

Расспрашивать отца было бесполезно, потому что он сразу хватался рукой за сердце, бросая короткое:

– Умерла.

В переполненный трамвай Лера не втиснулась и пошла пешком до следующей остановки, где обычно из вагона выходит много народу.

Вдоль тротуара беженцы катили тележку с вещами. Лера посторонилась, натолкнувшись глазами на застывшую фигуру в новенькой военной форме.

Солдат стоял у Троицкого собора и озирался по сторонам, словно в первый раз оказался в Ленинграде. Высокий, хорошо сложенный, с вещмешком за плечами и сдвинутой на ухо пилоткой.

«Приезжий», – равнодушно определила Лера и хотела пройти мимо, но что-то заставило её оглянуться.

– Олег?!

Конечно, Олег! Олежка Луковцев, вечный обитатель последней парты.

После школы он поступил в Институт путей сообщения. Получается, они не виделись три года.

Вспыхнув от радости, Лера повернула ему навстречу, но Олег убито смотрел сквозь неё пустыми глазами.

– Олег, ты что, не узнаёшь? Я Лера Гришина.

Олег медленно развернул к ней лицо, и его взгляд потеплел, как бывает, когда встречаешь близкого человека.

Первоклассниками они сидели вместе за одной партой, а в старших классах Олег ненадолго стал её тайной симпатией, пока они не разбежались по разным институтам.

По слухам, Олег давно не жил дома. Девчонки говорили, что он разругался с отчимом, а парни предполагали, что женился. Но Лера досужей болтовне не верила, потому что Олегов отчим души не чаял в пасынке, а про женитьбу наверняка знал бы весь квартал.

– Здравствуй, Лера. Не ожидал тебя здесь встретить. – Олег строил фразу безучастно, на одной ноте, выдающей затаённое горе.

Лера взяла его за рукав гимнастёрки, чувствуя, как сердце заколотилось от непонятного испуга:

– Олег, скажи, что случилось?

По его лицу пробежала судорога, а губы задрожали, хотя он старался говорить ровно:

– Я приехал, а дома нет. Разрушен прямым попаданием. Погибли мама, бабушка, сестра и даже кот.

Охнув, Лера прикрыла рот рукой – она и забыла, что Олежка жил возле школы на Лермонтовском проспекте, куда вчера попала бомба.

– Лера, ты помнишь нашего кота? Сибирский такой, пушистый? Он у нас был набалованный, сметану ел, а рыбу не любил. Мы с сестрой его на помойке нашли и домой притащили.

«Зачем он рассказывает мне про кота?» – в панике подумала Лера.

Хотелось помочь, спасти, утешить, но говорить пустые слова казалось кощунством. Вместо этого она взяла Олега под руку и повлекла за собой:

– Пойдём к нам. У нас пообедаешь и помоешься. Я воды нагрею.

Покорно сделав несколько шагов, он остановился:

– Нет, Лера, прости. Спасибо тебе. Поеду обратно в часть. Кстати, ты слышала – сегодня Гатчину сдали?

Круто развернувшись на каблуках, он пошагал в сторону. Лера по инерции несколько метров пробежала за ним, а потом села на скамейку и закрыла лицо руками.

* * *

10 сентября 1941 года.