Неужели правда будет прибавка хлеба, а в городе перестанут умирать дети?
Навстречу Кате и Вере брели такие же тени, какими сейчас были они сами, и Кате хотелось крикнуть во весь голос: «Не отчаивайтесь, помощь близко! Доживите, не умирайте!»
У дверей подъезда их застигла сирена воздушной тревоги.
Тяжело осев на скамейку, ручку барабана крутил сам Егор Андреевич, исхудавший так, что в профиль лицо его казалось плоско вырезанным из куска коричневого картона.
Шапка-ушанка, ставшая большой, спадала ему на глаза. Чтобы разглядеть, кто подошёл, Егор Андреевич вздёрнул голову вверх:
– А, девчата, бегите в бомбоубежище. Женя с Ванюшкой и Ниночка уже там. – Он на секунду прервался и посетовал: – Совсем народ перестал ходить в бомбоубежище. Говорят, пусть лучше быстро убьёт, чем с голоду пухнуть. Один Гришин ходит исправно.
– Егор Андреевич, как Нина? – В Вериных глазах промелькнул страх.
– Плохо.
Отведя взгляд от Веры, Егор Андреевич с силой завёл сирену, вкладывая в движение злость и отчаяние. Ниночка и Ваня были ему как родные, и если бы он мог, то отдал бы за них всю свою кровь, каплю за каплей.
Вчера, когда он сдавал в исполком исправленные списки жильцов, паспортистка намекнула, что в городе ожидается увеличение хлебных норм. От неожиданного известия Егор Андреевич даже перекрестился, забыв, что находится в стенах советского учреждения. Но паспортистка отнеслась с пониманием, лишь кинула предостерегающий взгляд на портрет Сталина, а потом сама быстро перекрестилась, словно вступая с ним в безмолвный заговор.
Домой из исполкома Егор Андреевич долго брёл через занесённые снегом дворы и думал, что если бы вблизи была открыта хоть одна церковь, то он зашёл бы и помолился, чтобы слух о прибавке хлеба оказался правдой.
* * *
В блокаду в городе было открыто три храма: Князь-Владимирский собор, Спасо-Преображенский собор и Никольский собор.
На служении осталось около тридцати священнослужителей, преимущественно пожилого возраста. Только в Князь-Владимирском соборе в блокадную зиму умерли девять служащих и членов клира. В Никольском соборе, где жил во время блокады митрополит Алексий (будущий патриарх Алексий I), из тридцати четырёх певчих в живых осталось трое, во время богослужения умер регент, не пережил голодную зиму келейник владыки Алексия.
* * *
Война для Сергея Медянова началась не с речи Молотова из жестяного ретранслятора, а сразу с боевых действий.
Двадцать второго июня его полуторатонную машину загрузили мешками с сахаром и выписали путевой лист в Выборгский райторг на Карельском перешейке.
Несколько последних суток по ту сторону финской границы слышался нарастающий гул моторов, ясно указывающий на передвижение войск. Хотя люди прислушивались, но особого значения возне финнов не придавали. Слово «война» так долго витало в воздухе, что к нему привыкли, как привыкают к плохой погоде или надоедливому соседу. К тому же Финляндия всегда была не прочь устроить показательные военные учения, чтобы лишний раз продемонстрировать сопредельной стороне свою боеготовность.
Разгружаться Сергею пришлось под разрывы снарядов, потому что ночью с финской стороны на СССР двинулась армада тяжёлых танков. Поднятые по тревоге пограничники попытались занять оборону, но что могли сделать винтовки, гранаты и единственный пулемёт «максим» против бронированной техники?
Погранзастава перестала существовать. Началось отступление. В уцелевшую машину Сергея спешно носили раненых. Свист пуль мешался с криками, стонами и проклятиями. Стлавшаяся над лесом полоса дыма охватывала небо чёрной гарью.
