Продолжая работы, взвод Дмитриева спас ещё 28 человек. Последним через 12 часов изнурительного труда был извлечён из-под обломков чудом уцелевший годовалый ребёнок[15].
* * *
На толкучке у Нарвских ворот за полкило сахара Гришину пришлось выложить два золотых хронометра. Высшая проба, две крышки, гравированный узор по ободку за кулёчек сахара! Вы только подумайте, люди добрые, до чего барыги обнаглели!
Торговаться Михаилу Михайловичу не приходилось, потому что мороз крепчал, а он промёрз и продрог, несмотря на усиленный завтрак из трёх яиц и крепкого чая.
На доходяг, бродящих по рынку в надежде купить хоть что-нибудь съестное, Михаил Михайлович смотрел с жалостью и презрением. Попытка сторговать еду за деньги представлялась безнадёжным предприятием. За десять рублей можно было купить разве что стаканчик земли с Бадаевских складов. Землю, спёкшуюся со сгоревшим сахаром, размешивали в кипятке и пили. В ход шёл обмен вещами и драгоценностями. Порой Михаилу Михайловичу приходилось делать тройной обмен: сначала менять золото на продукты, а потом продукты на что-нибудь нужное в приданое Лерочке.
На прошлой неделе подфартило прикупить для Леры бриллиантовую брошь с рубиновой осыпью. Обезумевшая от голода старуха отдала её за буханку хлеба, а потом едва не целовала ему руки в благодарность.
Кулёк с сахаром Гришин спрятал во внутренний карман пальто, чтоб по дороге не вырвали беспризорники. Сначала надо зайти домой, передохнуть, подкрепиться, а потом сходить в госпиталь к Лерочке, отнести ей сахарку. Сахар она возьмёт, потому что успела наголодаться на пайке хлеба.
К воротам госпиталя Гришин пришёл после полудня, торопясь успеть до начала обстрела. Обогнув вереницу машин с красными крестами, он шагнул в проходную, забитую женщинами и детьми.
Постового на пропускном пункте он знал, поэтому в очередь не встал, а сразу подошёл к окошку:
– Вызовите мне Калерию Гришину из хирургии.
Дежурный рядовой со скуластым монгольским лицом долго крутил ручку коммутатора, с кем-то разговаривал, а потом развёл руками:
– Нет Гришиной. Откомандирована в действующие войска.
– Как?
Над Михаилом Михайловичем словно смерть пролетела. Страшные слова осиновым колом засели в сердце. Сочетание «Лера и фронт» стояло за гранью его налаженного бытия, выстроенного так, чтобы суметь остаться в живых при любых обстоятельствах. Прислонившись к стойке, Михаил Михайлович стал медленно сползать вниз, пока не уткнулся коленями в чьи-то валенки с привязанными верёвочкой галошами.
– Умер, что ли? – с вопросительной интонацией произнёс женский голос над его головой.
А другой, старушечий, в ответ прошамкал:
– Да нет, вроде живой. Посмотрите, какой он упитанный, такой не помрёт.
Две женщины, старая и молодая, подняли его под руки и помогли выйти на улицу.
От лютого холода в груди замерзало дыхание. Вдоль занесённых снегом улиц стояли обломки домов с обвалившимися стенами. На одном из этажей, зацепившись за край, висела гармонь-трёхрядка. Раньше Гришин старался не обращать внимания на следы войны, а теперь они словно вынырнули из тумана, напоминая о смерти под бомбами и снарядами. Если Лера погибнет, то купленные бриллианты, запас продовольствия, ленинградская квартира и в целом сытая, спокойная жизнь не имеют ровно никакого значения. Не так он воспитал дочь, как надо. Совсем не так. Умные девушки под пули не лезут.
