Я появился, и они перестали лаяться и снова на меня уставились, будто в первый раз человека увидели. Но тогда меня это не насторожило вовсе, что-то я не о том всё думал, смотрел на эту трубу с «дурой» и думал, кто туда залезть решился. Ладно бы написал «Люська – дура», это понятно. А просто «дура»…
– Когда комиссия приезжает? – спросил я.
Всегда, когда кого-нибудь щёлкает электричеством с опасными последствиями, приезжает комиссия, в этот раз должна тоже приехать, я спросил для того, чтобы родители очухались слегка.
Они не ответили.
– Комиссия-то приезжает? – поинтересовался я во второй раз.
– Не приезжает, – ответил отец.
– А когда тебя выпишут?
– Не знаю… – Отец как-то покривился. – Через пару недель, наверное…
– Плечо болит?
Отец потрогал плечо пальцем и ничего не ответил. Я не знал, что ещё сказать. Как-то всё через коромысло получалось…
Наверное, это из-за больницы. В больнице люди чувствуют себя нехорошо. И те, кто лежит, и те, кто приходит в гости. Они как чужие становятся.
– Ты это… – Отец продолжал смотреть в сторону. – Там у нас забор вроде как… А, ладно. Мухобойку завтра принесите.
– Возьми сок, – снова сунулась мать.
Дальше опять покатил бессмысленный разговор, я не прислушивался, смотрел на «дуру» на трубе, она меня гипнотизировала. Потом за ухо зацепился какой-то Чеков, и я вернулся в мир. Чековых в нашем городе вроде не было, и я стал прислушиваться. Они говорили, что этот Чеков вполне может помочь, это не доставит ему никаких затруднений. Даже больше, Чеков обязан помочь, это ему и стоить ничего не будет…
– А кто такой Чеков? – спросил я.
Мать и отец резко уставились на меня. С такими дебильными выражениями на лицах, что грустно стало. И я подумал, что Сенька прав был, что от визита отбрыкался. Сенька во многом прав. По жизни. А я дурак. Дурак, дурак, попёрся к папочке…
Наверное, Чеков этот и есть – с кисломолочными глазами. Не знаю, кто этот Чеков, но он мне не нравился.
И фамилия какая-то. С претензиями, но в целом глупая.
Глава 4
Ёрш на цыплячьих ножках
На следующий день мы снова ходили в больницу, хотя я и зарёкся туда вроде как ходить. Но отвертеться было нельзя, Сенька с утра удрал куда-то, и проявлять сыновью любовь опять выпало мне. Так что после отработки я встретил на переезде мать, и мы отправились к отцу.
Он опять мялся и молчал. И с матерью происходило то же самое, едва мы приблизились к травматологии, на неё напал какой-то ступор. С отцом они разговаривали только об анализах, рентгенах и правильном питании. И опять я напряг изрядный чувствовал. А отец на меня посматривал украдкой, что ли. Мне ещё почудилось, что он что-то сказать хотел, но не сказал. Тут явно было не всё в порядке. В кино, например, родители так смотрят на своих детишек в одном случае.
Когда им надо «кое-что сказать».
А родителям есть что сказать своим детишкам только в одном случае. Вернее, в двух. Когда планируется увеличение семейства и когда родители собираются развестись.
Увеличение семейства отпадало. Не то чтобы совсем, принципиально отпадало, просто если бы это увеличение на самом деле ожидалось, в тайне бы его держать не стали. Появление Сеньки ведь в тайне не держали. Оставался развод.
Но мои вряд ли разведутся, у них вроде всё в порядке, кредит вот недавно взяли. Хотя кто знает… У Семёнова вон предки кредит взяли, а через месяц и разъехались, Семёнов тогда весь зелёный ходил.
