Опять мелькнуло. Пятно. На этот раз я заметил, пятно оранжевого цвета. Оранжевая футболка.
Этот мурод со школьного двора, он за мной следил. Это меня разозлило. Зачем он следит, псих, что ли? Я его вроде раньше у нас не видел. У нас город небольшой, пятнадцать тысяч по последней переписи, сказать, что все всех знают, нельзя, но, если какой-нибудь пень покрасит волосы в сиреневый цвет, через неделю про это болтают даже за линией. А этого в оранжевом я раньше не видел. Хотя сейчас лето, на лето у нас многие из городов подтягиваются. И метеоритчики, и простотаки. Может, этот к бабушке приехал? Зачем тогда за мной наблюдает?
Псих. Точно, псих.
Я прошлёпал до места, где Хлебозаводская пересекалась с улицей Горького, завернул за угол, прилип к забору и стал ждать. Через минуту из-за забора вырулил этот апельсин. Увидел меня, заулыбался, будто мы с ним в детском садике на одном горшке сидели.
Я шагнул к нему. Хотел взять за шкварник, встряхнуть слегка, но не встряхнул. Остановился.
В нём что-то не так было. Там, на школьном дворе, я этого не заметил, а теперь вот видел прекрасно, этот тип был какой-то… не знаю. Если бы вот взяли привидение, вернули ему мясо и кровь, но не до конца, ликстричество, блин, кончилось. Материальность вернули, а жизненную энергию закачать забыли, вот он и ходит еле живой туда-сюда. И додохнуть не может.
Нескладный. Такое литературное слово, в книжках пишут, но подходит как нельзя лучше. Нескладный – это не так сложенный. Криво сложенный, кое-как, тяп-ляп. Это как раз про него. На плечах какие-то шишки, шея изогнутая, с буграми позвонков, так и хочется пересчитать. Дубиной. Тонюсенькие ручки торчат из плеч в разные стороны, словно там, за спиной у него, такие широчайшие мышцы, что рубашка не выдерживает. Но никаких мышц на самом деле нет, спина вполне впалая. Вот принято говорить, что грудь бывает впалая. Но и спина, оказывается, тоже впалая бывает.
Бывает.
Нескладных людей полно, взять того же Вырвиглаза. Весь как в разные стороны родился. Но в Вырвиглазе бушует какая-то безумная дурь, всё время куда-то бежит, с кем-то ругается, что-то ломает, плюётся, кусается, царапает. Руки-ноги так и мелькают.
А здесь… Какие-то вялые, макаронные движения. Я схватил его за шиворот, а он даже сопротивляться не стал, как мокрица какая. Улыбался, выставлял вперёд лопатообразную верхнюю челюсть с выступающими клыками. Но клыки были при этом прозрачные, что ли, через эмаль виднелись синие прожилки, зубные нервы…
Жуть.
И глаза.
Он их тоже выставлял, глаза у него были под стать. И зубам, и всему остальному имиджу. Дохлые. Как будто нарисованные на белом лице бледной васильковой краской. Даже не нарисованные, нет, никто их не рисовал, взяли кисть, обмакнули в банку и ткнули разляписто, а потом по окружности чуть подровняли. Когда Вырвиглаз приносит с рыбалки ершей, ему их самому чистить лень, и они у него в тазу целый день лежат. До тех пор, пока папаша Вырвиглазов не начинает материться и потрошить их самостоятельно. Так вот, у этих ершей, которые целый день проваляются, у них такие точно глаза. Выцветше-лиловые, скучные, как неорганическая химия.
Кукла. От него исходили какая-то марионеточность и ненастоящесть, единственной настоящей деталью в нём была эта оранжевая футболка, наверное, он её не случайно надел, чтобы хоть что-то сияло.
А вообще мурод. Из мультика сбежал. Есть такие мультики, я видел, там детей уродами всё время какими-то рисуют. То голова гигантская и квадратная, то глаза выпученные, то ещё какая аномалия, без аномалии никак. Этот оранжевый был таким вот мультиком. Ожившим. Вернее, отклеившимся.
